Избранное

Тучи поливали перенасыщенный чернозем дождями, стояли лужи, грязь топкая, глубокая.

У каменного дома с высоким фундаментом, застекленной верандой, над которой тяжело склонился мокрый красный стяг, топтался дневальный. Я спросил:

–  Здесь штаб офицерского фронтового резерва?

Из- под капюшона сверкнули строгие глаза.

–  Вымойте сапоги, а то не пущу.

–  Что такой приветливый?

–  Вот придет ваша очередь, подневалите на этом собачьем холоде - еще не так запоете…

Я натаскал из колодца с журавлем воду в корыто, помыл сапоги, подошел к дневальному:

–  Подойдет?

–  Мне-то что, полковник Мотяшкин так требует…

–  А кто он такой?

–  Начальник фронтового резерва товарищ полковник Мотяшкин. Тыловик. Чего стоите? Идите и непременно загляните в каморочку. Там щетки, крем, иголочки, ниточки… Теперь так заведено. И шинель снимите…

Чистил сапоги, прикидывал, соображал: надо быть в форме, взять верный тон… Кажется, все в порядке.

Остановился перед дверью, обитой черным дерматином, постучал:

–  Разрешите, товарищ полковник?

–  Войдите.

–  Подполковник Тимаков прибыл в ваше распоряжение!

Полковник, с ежиком седых волос, лобастый, пристально посмотрел на меня.

–  Молоды. Давно в звании подполковника?

–  Приказ наркома обороны СССР от двадцать шестого ноября тысяча девятьсот сорок второго года за номером ноль двести сорок два!

–  Похвальная память. А наблюдательность и хорошая память - наиболее важные качества воина. Надеюсь, в резерве буду иметь достойного старшего офицера.

–  Рад стараться!

–  К сожалению, не все это понимают.
– Полковник вышел из-за стола, усадил меня на черный диван с высокой спинкой и сам уселся рядом.
– Есть такие, что считают фронтовой резерв местом ничегонеделания, вроде приятной паузы между госпиталем и передним краем. Отсюда случается и вино, и карты, и прочее… У меня свой взгляд. Именно здесь, в недалекой от фронта, но достаточно спокойной обстановке, офицер обязан до конца проштудировать новый устав полевой службы, аккумулировать дисциплину…

Он говорил, а его дребезжащий, будто простуженный голос казался мне знакомым. Где же я его слышал? Постой!…

…Тогда меня внесли в вагон, уложили на нижнюю полку, дали снотворное. Уснул, но передо мной все время возникали картины лесной жизни, одна из них была такой реальной - хоть рукой трогай: Будто я в горах, на крутой скале. Разбегаюсь, чтобы прыгнуть, натыкаюсь на что-то твердое и… прихожу в себя от боли.

–  Не надо биться головой об стенку, - слышу женский голос.

Вагон вздрогнул от толчка. Едем. Сознание мое снова раздваивается: соображаю, что нахожусь в санитарном эшелоне, что меня куда-то везут, но вместе с тем переживаю и другое, что надвигается, как падающая стена… Я в глухой пещере, коптят под ее сводами свечи - горит кабель, - на сталагмитовых наплывах лежат раненые. Заросшие лица, растрескавшиеся губы. Кто-то, расшвыривая носками сапог гремящие пустые банки, бежит ко мне. «Костя! Немцы минируют выход!» - Это голос комиссара. «Автоматчики!» - ору что есть силы. Вижу вспышки, даже полет трассирующих пуль, а звука нет. Нет!… «Стреляйте, какого черта! Стреляйте!…» Чья-то холодная рука притрагивается к моему разгоряченному лбу:

–  Не кричи. Настрелялся - больше некуда…

–  Кто ты? Где я?

–  Едем, слышишь?…, Я при тебе, сестра. А ты лежи спокойненько. И тебе легче и другим, а то шибко орешь!

–  Верно, сестра… - Голос надо мной дребезжащий, вроде простуженный.
– Надо врача позвать. Сестра! Пусть замолчит…

–  Он бредит, товарищ полковник.

–  Успокойте, есть же средство… Ведь с ума сойдешь от одной вони… Почему не перевязываете его? Требую начальника эшелона!

–  Нечего требовать, лежите спокойно со своим аппендицитом.

Как длинна дорога… Болит кожа, болят все косточки. Наверное, солнце в зените - душит, нет мочи…

Перекаленный эшелон подкатил к Ташкенту, прилип к платформе. Пошло мужское разноголосье: один требует костыль, другой с кем-то прощается, третий кого-то материт. Санитары снимают полковника с верхней полки. Он ими командует: «За правое плечо, ногу повыше». Должно быть, грузный - санитары тяжело дышат…

–  Вы как думаете, товарищ подполковник?

Начальник резерва поднялся с дивана, я за ним.

–  В резерв попадаю впервые, - отвечаю ему.

Он вызвал дежурного офицера:

–  Подполковника Тимакова - на Ворошиловскую, пять! Дайте проводника.

На Ворошиловской, пять - казацкая хата, впритык к ней сарай, чуть в стороне колодец с воротом, закрытый от ненастья позеленевшей конусной дощатой крышей.

Счистил с сапог грязь, подошвы потер о рогожу, лежащую у входа, вошел.

–  Кто тут, эй!

Мертвая тишина.

Зала - так на Кубани называют большую комнату - увешана фотографиями: с выцветших карточек лупоглазо глядят казаки в черкесках с газырями, в узких поясках с набором из серебра, кинжалы, кубанки, Георгиевские кресты. В переднем углу иконы. На окнах цветы, земля в горшках черна, влажна - ухаживают.

Четыре солдатские койки, гладко затянутые серыми одеялами, выстроившиеся вдоль стен, кажутся лишними в этой просторной комнате с высоким потолком, лежащим на толстой матице.

Послышались шаги, я повернулся - у порога стояла пожилая женщина, повязанная черным платком. У рта и серых глаз сеть морщинок. Поклонился ей.

–  Чи новый хвартирант?
– спросила, разглядывая.

–  Да.

–  О та ваша койка.

–  Спасибо.

–  А дэ харчуваться будете?

–  А они?

–  Та таскают со складу муку, олию, трохи мьяса. Маю сало, борщу та узвару наварю - всэ дило.

–  Добро. Как разрешите вас называть?

–  Мария, по-батьковски Стэпановной буду.

Вытянулся перед ней:

–  Прошу, Мария Степановна, зачислить на котловое довольствие подполковника Тимакова Константина Николаевича.

–  Та не смийтэсь.
– Глаза ее улыбались.

Не успел расположиться - в комнату вошли два полковника, чем-то похожие друг на друга. Сняли шинели, у обоих на кителях никаких наград. Значит, пороха еще не нюхали.

–  Ну, казаки, геть к борщу, - позвала хозяйка.

–  Степановна, у нас новый жилец, такой случай, а?
– сказал один из полковников.

–  Нэма, хоть уси куточки обшукай.

–  А у деда?

–  Та у дида Яковченко сноха дома. Вин ей боиться, як черт ладана. Сидайте та йишьте.

А борщ, борщ! Варево исчезало с такой быстротой, что Степановна едва успевала подливать…

Прошла неделя. Наконец-то зима снова добрела и до предгорья, подморозила жидкую грязь, перекрутила ее немыслимыми жгутами, запорошила снежком.

Северо- Кавказский фронт расформировали -резерв набит офицерами. Чем больше фронтовиков подбрасывали военные госпитали, тем энергичнее и деловитее становился полковник Мотяшкин.