Избранное

Мы позавтракали. Галина торопливо убрала посуду.

–  Нам пора.
– Горячо поцеловала в губы.
– Жить тебе, солдату!

* * *

…Я в вагоне - старом, дребезжащем; за окном тополя, равнина, запорошенная снегом, хаты, голые сады.

Еще ощущаю теплоту ее губ.

11

Дежурный по резерву смотрел на меня как на человека, которого вот-вот поведут на эшафот.

–  Вы еще не знаете Мотяшкина. Состряпает такую характеристику, что до конца войны будете подпирать стены резервных команд!
– Дежурный отскочил от окна - и к двери. Одернул китель.
– Идет!
– Руку под козырек, хрипло: - Товарищи офицеры!

Полковник прошел мимо, не удостоив нас взглядом. Дежурный стоял как пригвожденный; бедняга, даже красные пятна на лице выступили.

–  Подполковник Тимаков, прошу ко мне!
– потребовал начальник резерва.

–  Есть!

Доложил чин чином: мол, опоздал на поезд… Попутная машина не попалась… Полковник слушал, не глядя на меня. Я замолчал. А он взял со стола газету, уткнулся носом в сводку Информбюро.

–  Наступаем, товарищ полковник?
– спрашиваю от волнения, должно быть.

–  Корсунь-шевченковскую группировку - в кольцо. Хорошо! Сделано грамотно.

–  А мы застряли, товарищ полковник…

–  Ошибаетесь, движемся.
– Наконец-то посмотрел в глаза.
– Вы меня поняли?

–  Застряну?

Голосом задушевным, будто самому близкому:

–  Сами не туда заехали, дорогу себе удлинили. Пока посидите под домашним арестом. Чтобы не скучали, проштудируете полевой устав от корки до корки - лично проэкзаменую. А там Военный совет и решит вашу судьбу, подполковник, - Он поднялся.
– Извлекайте собственную занозу сами!

Украинские фронты. Первый, Второй, Третий… Армии на огромном пространстве - от Киева до Черного моря - двинулись на запад. Наш резерв таял, как снег под мартовским солнцем.

…Канун большой весны, благодатные дожди сгоняют последний снег в лесных чащобах, На солнечной стороне цветет мать-и-мачеха, набухают почки; щука вышла на мелководье метать икру. Мария Степановна ухаживает за мной с материнской жалостью. А я, как кулижка, что держится под столетним, дубом даже в жару, застрял в четырех стенах. Движение, которое пошло с начала марта по всем станичным улицам и унесло моих соседей, не задело меня.

Мария Степановна спросила:

–  Чи не захворалы? Клыкну я дида Яковченко - дюжий знахарь.

–  Не надо, хозяюшка…

–  Як знаете.

Каждый день на имя полковника по рапорту. Каюсь, умоляю: в любую часть на любое дело, хоть в штрафной батальон, только не безделье. Ни ответа ни привета, И устав вызубрил, что называется, назубок.

В старой казацкой хате время ползет тихо. На столе лежит устав, за дверью ходит Мария Степановна, поскрипывает колодезный ворот. В печке погуливает ветерок.

Жду, жду… Хочется махнуть туда, где над горами текут облака, а меж ними предвесенняя просинь.

Но вот на Ворошиловскую, пять пришел за мной дежурный по резерву:

–  Срочно к полковнику.

Начальник резерва вежлив, предупредителен:

–  Садитесь, Константин Николаевич.

«Константин Николаевич»! Каким ветром подуло?

Сижу словно на иголках, смотрю - он открывает сейф, достает из его чрева мое личное дело. Оно было в отделе кадров, а теперь почему-то здесь.

Мотяшкин садится рядом.

–  Чтобы все было ясно: во-первых, на вас наложен двадцатисуточный домашний арест, о чем помечено в личном деле; во-вторых, кто вам разрешил через голову своих непосредственных начальников обращаться в Ставку?

–  В Ставку?…

Не меньше меня удивлен и полковник.

–  На вас прибыл персональный вызов.
– Иван Артамонович вопросительно приподнял брови.

Я понял - Иван Ефимович! Это он, генерал Петров.

–  Приказано откомандировать в распоряжение штаба Третьего Украинского фронта.

Любопытство не давало ему покоя, оно ощущалось в каждом его слове.

…Я богаче всех на свете! При мне проездные документы, куча денег, пакет с личным делом.

Ну, Галина, закатим на прощанье пир! На базаре накупил всякой всячины, иду на окраину, напеваю: «Нас побить, побить хотели. Нас побить пыталися…»

Вот она, калитка, нажмем плечом - сама поддается. Почему-то заперта наружная дверь дома. Топчусь в нерешительности. Прямо на меня идет дедок с охапкой дров. Увидел меня, обалдел.

–  Тащишь?

Дед, опасливо скосив глаза, шаг за шагом отступая, споткнулся, чуть не упал. Я поддержал его.

–  Ну?

–  Уси тащат, а мне и бог велит…

–  Где Галина Сергеевна?

–  Ге-ге, под ружьем увели.

–  Как это «увели»?

–  Шнель, шнель, як казали нимцы.

–  Врешь, старый хрыч. Было б время, я бы показал тебе "шнель, шнель»!…

В горвоенкомате начальник первой части спросил:

–  Кравцова - ваша жена?

–  Нет.

–  Может, сестра?

Я молчал. Он приказал дежурному офицеру выяснить все, что меня интересовало. Не успели обменяться с ним несколькими фразами, как вошел дежурный и доложил:

–  Галина Сергеевна Кравцова добровольно мобилизовалась на фронтовые медицинские курсы.

…Стою на берегу Кубани. Глинистая вода валом валит в низовье. Напор - плотине не устоять. Слежу за потоком, его силой, неудержимостью. Шумит река, нещадно грызет свои берега. Вот-вот унесет она чернеющую здесь скамейку без спинки, стоящую под дубом, сердцевина которого спалена молнией…

* * *

Пассажирский миновал Тихорецкую. Впереди станция Сосыка. От нее сорок верст до моей станицы. За окнами лежит плодородная кубанская равнина - поле древних и недавних битв. Седые курганы перемежаются свежими солдатскими могилами. На телеграфных столбах следы автоматных очередей - чужих и наших.

К вечеру проехали Батайск, поезд замедлил ход и шел по насыпи. Стемнело. Приближались к Дону.