Избранное

— Ну и,— спокойно заключил Шехага,— если парень и впрямь что пронюхал, может быть заваруха. Надо бы дать знать старому Омеру Скакавацу, да вот не придумаем, кого послать. Осману идти неловко. Зайко трактир не может бросить, да и не его это дело, новых людей ни к чему впутывать в эту историю.

Мне показалась обидной эта игра в прятки. Решив, что это должен сделать я, они ждут, чтоб я сам вызвался. А рассказали не все, таятся. С какой стати Зайко пришел к Осману? Но все равно, я сделаю то, чего они от меня ждут, не то еще подумают, боюсь. Покажу им, что меня это не пугает.

А ведь пугает. Сердце забилось, как мышиный хвост, когда я решился. И пожалуй, именно потому я сказал:

— Я схожу.

— А знаешь, где он живет?

— Знаю. На Белавах.

— Лучше всего сходи сейчас же.

— Почему Зайко пришел к Осману? — спросил я неожиданно для себя самого; за мгновенье до этого я не собирался ни о чем спрашивать.

Шехага рассмеялся:

— Я думал, ты не заметишь прорехи в рассказе Османа. Авдия говорил, что только он и Осман Вук знают, кто устроил побег.

Засмеялся и я:

— Прореха немалая. И что я должен сказать?

— Пусть заберет Авдию. И вразумит его. Ступай спокойно. Было бы опасно, я б тебя не послал.

— Разве похоже, что я испугался?

Я корчил из себя героя, не будучи им ни в коей мере, но страх прошел. Они помогли Рамизу, я помогу им. Дело небольшое, но и немалое.

— Не торопись. Делай вид, что гуляешь,— посоветовал Осман.

Встретится ли мне за углом Авдага? К счастью, не встретился. Я испытывал такое чувство, что тайна, которая сидит у меня в голове, проглядывает в моих глазах, что тень ее лежит на моем лице, что она сквозит в моих движениях, в моей походке. Они держали меня на расстоянии, таились от меня и, лишь когда я им понадобился, чуть-чуть приоткрыли завесу.

А снег шел с завидным постоянством, как бывает вначале со всем на свете, покрывая мои плечи, украшая меня хлопьями и остужая мой нос и мое возбуждение.

Значит, Шехага и Осман все сделали чужими руками?

Кто-то, видимо, пошел к старику Омеру Скакавацу с предложением, чтоб он с сыновьями выкрал Рамиза. Кто-то договорился о вознаграждении и затем выплатил его. Я же должен устранить возможные нежелательные последствия.

Да, но кто договаривался с комендантом крепости?

Со Скакавацами просто, для них это привычное дело, пожалуй, даже легче, чем угон лошадей из Мачвы и Посавины, что, судя по всему, их главное занятие. Согласны или не согласны — и весь разговор. Они вообще предпочитают не вступать с властями в какие бы то ни было сношения.

Но кто осмелился предложить измену коменданту крепости? Откажись он, смельчаку плохо бы пришлось. Наверняка сидел бы в одном каземате с Рамизом. Кто бы он ни был, он должен был хорошо его знать, чтоб не напугать рискованным предложением. Был ли это Осман, готовый тут же прикончить человека, потерпи он в переговорах неудачу? Или сам Шехага, слову которого поверят скорее, чем доносу тюремщика? Или кто-то третий, кого я не мог себе даже вообразить и кого не видел ни в одном знакомом мне человеке? Ведь в таком человеке должно соединиться несколько качеств — честность, чтоб ему можно было верить, как себе самому; ум, чтобы найти подход к тюремщику, не спугнуть его и не нарваться на отказ; бесстрашие, чтоб не испугаться возможной неудачи. Кто же этот человек?

Если бы это вдруг предложили мне, я с ходу бы отказался. Ни за что на свете не решился бы на разговор с тюремщиком. Для меня это было бы все равно что подписать себе смертный приговор.

Пойти к Скакавацу я могу, здесь и впрямь ничего опасного нет, пройду себе гуляючи мимо, будто первый снег выманил на улицу, передам что велели, словно и не знаю, о чем идет речь,— меня ни в чем не могут заподозрить, даже если все и выйдет наружу! Каждое дело находит человека по своей мерке. Моя мерка маленькая, как и дело, выпавшее на мою долю. Большего мне и не требуется.

Старого Омера Скакаваца я увидел еще с улицы, он стоял с вилами в руках на стоге сена — высокий, худой, жилистый, в распахнутой на груди рубахе и в накинутом кожухе, который мешал ему работать, и он размеренными движениями плеч поправлял его.

Двое парней, видно его сыновья, таскали сено в конюшню, где ржали и беспокойно били копытами кони.

Я подошел ближе, и старик холодно окинул меня быстрым взглядом черных глаз, опасливых и недоверчивых, грозных, как острие кинжала; не хотел бы я оказаться перед ними, когда они загорятся, когда эти угли, тлеющие под белой стрехой густых бровей, вспыхнут пламенем. И не только глаза — он весь настороже: судорожно сжатые руки, в которых он держит вилы, треугольник широко расставленных мускулистых ног, выдвинутый вперед квадратный подбородок, стиснутые зубы.

Он не спросил, зачем я пришел, что мне надо, кого ищу, он ждал моих слов, чтоб по ним определить свои действия. Примет он все одинаково — и пустячное, и важное, и опасное, а поступит, как ему выгоднее. Поэтому я заговорил первым, одним духом выпалив наказ Зайко и Османа.

Старик выслушал меня с грозным спокойствием, лишь между белых бровей пролегла резкая складка, и сердито кликнул сыновей.

Те выбежали из конюшни с вилами в руках и свирепо уставились на меня.

— Возьмите лошадей, привезите дурня от Зайко. Напился там, мелет языком всякое.

Парни круто повернулись, явно разочарованные, что расправляться надо не со мной, и пошли в конюшню за лошадьми, а старик продолжал таскать сено из-под снега. На меня он больше не глядел, спасибо не сказал, разговор закончен, я сделал свое, он свое. Можно уходить.

Пробормотав слова приветствия, которых он не слышал и не ждал, я попятился, не решаясь показать спину, смущенный немногословием старика и враждебным взглядом, которым он удостоил меня на прощанье. У меня было такое чувство, словно я вырвался из разбойничьего притона.

Только выйдя на улицу, я перевел дух.

Упаси меня бог встретиться с этими Скакавацами на узкой дорожке в густом лесу! И кинжалов не пришлось бы вынимать, я умер бы от страха, пронзенный их жуткими взглядами.

С какими же страшными людьми надо было сойтись Осману, чтобы выручить хорошего человека!

Неужто и доброе дело не обходится без насилия?

Чтоб вас черти взяли, будете теперь сниться мне по ночам, ироды! Слава аллаху, нет у меня важных дел, и я могу не видеться ни с этими, ни с другими Скакавацами.

Сохрани бог моего бедного доброго Махмуда, который мухи не обидит.

15. Отец и сын

То, что произошло три дня спустя, еще раз убедило меня, что каждый должен держаться своей жизненной стези и не сходить с нее на чужую. Какая моя, я, правда, не знаю, зато знаю, какая не моя.

Авдия Скакавац, младший сын Омера, скоропостижно скончался, и сегодня его хоронят. Никогда не болевший, здоровый как бык, он сковырнулся в одночасье, отравившись непривычным питьем.