Избранное
Шрифт:
что люди подумают, мальчишка врет чужим людям, будто у него мать, нет, нет, так вот, слышишь, никаких денег на сласти и хорошая порка, нет, только не
…Но ему повезло, на перроне толпился народ, и тетю Фло с Черри он из окна не увидел. Старая дама что-то ему говорила, но он сказал — до свиданья, и, наступая на чьи-то ноги, стал пробиваться к выходу. Не дожидаясь, чтоб поезд совсем остановился, спрыгнул с подножки и побежал по перрону. И Черри бежала навстречу, далеко опередила тетю Фло, и обняла его крепко-крепко, чуть не задушила. И как пошла целовать — ух ты, его прямо в жар бросило. А потом и тетя подошла, смеется, тоже поцеловала его, но совсем по-другому. И они сразу заторопились, сели в трамвай, и тут он уже в безопасности, той старой дамы нигде не видать, и он даже порадовался, что приехал на каникулы к Черри и к тете Фло.
И
Однако очень скоро он убедился, что Черри прямо помешана на молодых парнях. Мать не очень-то отпускала ее из дому одну, но с Генри — дело другое, пускай гуляют вдвоем. И вот Черри приготовит что-нибудь съестное на дорогу, и они соберутся, к примеру, в зоопарк. По крайней мере Черри говорит матери, что они пойдут в зоопарк или куда-нибудь в этом роде, а на самом деле идут они совсем не туда. Бывает, Генри разозлится, и Черри струсит — вдруг он на нее нажалуется, ведь, понятно, ему хочется побывать в зоопарке или вроде того и совсем не хочется, чтоб Черри затащила его к какой-нибудь своей подружке, потому что ей вздумалось застать подружкиного брата, который в это время приходит домой обедать. И конечно, тетя Фло потом спрашивает, каких зверей он видел в зоопарке, и ему приходится все сочинять.
Но бывало и так — Черри захватит какую-нибудь подружку, и они вместе наконец идут в какое-нибудь интересное место. В такие дни с Черри всегда весело. По улице идет — пританцовывает и всегда строит глазки разным людям, к примеру кондукторам трамвая и почтальонам. Да еще поет. Из-под красной шляпки видны черные кудряшки. Она хорошенькая, черные глаза блестят, на смуглых щеках румянец, и черные кудряшки вылезают из-под красной шляпки. В руках пакетик мятных леденцов, и если она увидит — у калитки бездельничает какой-нибудь малый, почти наверняка угостит его леденцом. И давай с ним болтать, а немного погодя скажет — пускай подружка и Генри идут вперед и обождут ее на углу.
Вот такая она, Черри. Он ходил с ней повсюду, слушал ее разговоры и разговоры ее подружек, смотрел, как она себя ведет, и стал считать себя куда более взрослым, чем могут подумать люди, глядя на его костюмчик школьника и голые коленки. И оказалось, при такой непривычной жизни дни бегут быстрей, быстрей, и вот уже каникулы кончаются, и тетя Фло позволила Черри устроить вечеринку.
Это был для Черри замечательный вечер, потому что пришли все ее подружки, и очень многие — с братьями. Набралось полно народу, и Черри, пританцовывая, носилась по всему дому, ни минуты не могла усидеть на месте. Она была хорошенькая, как никогда, щеки разгорелись от волнения и от того, что она весь день стряпала, а двоюродный братишка Генри помогал ей в кухне. Были замечательные пирожки и желе, бисквиты и взбитые сливки, а сверх того песни, игры и всякие состязания. И Черри очень ловко подстраивала так, что почти всякий раз не другим девушкам, а ей выпадало уходить с кем-нибудь из юнцов в темный коридор. И они не возвращались, пока не позовут, и тогда ее спутник просил у компании прощенья, это, мол, он виноват, что они задержались. И уж конечно, услыхав такое, все хихикали.
Назавтра было воскресенье, и Черри, хоть и устала после вечеринки, сказала, что пойдет, как всегда, в церковь. И так горячо упрашивала тетю Фло, что та отпустила с нею Генри. Закавыка в том, что, выйдя замуж за дядю Джо, тетя Фло заделалась католичкой, а Генри слышал, мама часто повторяла — католики — не настоящие христиане. И, наверно, тете Фло было строго-настрого внушено, потому что она сказала — она понимает, что поступает дурно, но пускай и Генри идет в церковь, только пообещает, что не проговорится маме. И он обещал, и Черри запрыгала от радости и захлопала в ладоши. А потом вдруг стала бранить тетю Фло, почему она тоже с ними не идет. Это смертный грех, говорила она и до самой последней минуты, пока они с Генри не вышли из дому, топала ногами
и твердила матери — постыдилась бы!Для Генри все было внове, раньше он никогда не преклонял в церкви колена, на колени становишься только дома, у кровати, когда молишься на ночь. А тут он опустился на колени рядом с Черри, когда она молилась, перебирая четки, и потом тоже все старался делать, как она, и под конец все опустились на колени, и стало до того тихо, прямо хоть не дыши, и ударил колокол, и еще раз ударил, и в третий раз.
А потом они с Черри возвращались домой, и он не слушал толком, про что она говорит, а все думал, сколько долгих дней ждать до следующего воскресенья, когда опять можно будет пойти с нею в церковь. И вдруг вспомнил. Он же совсем позабыл про отца с матерью, а ведь завтра ему уезжать домой. И ему захотелось остаться, и всегда жить с тетей Фло и с Черри, и каждое воскресенье ходить с нею в церковь. А вместо этого надо ехать домой и жить с отцом и матерью.
В этот вечер, последний вечер каникул у Черри и тети Фло, он долго не мог уснуть. А когда наконец уснул, ему приснился сон. В доме полным-полно старых дам, стоят вокруг него и повторяют — ах ты бедненький. И он выглядывает в окно, а там видно кладбище, и звонит колокол, и хоронят старый, разбитый вдребезги автомобиль, а в автомобиле сидит Черри, на ней красная шляпка, автомобиль опускают в яму, а она подпрыгивает на заднем сиденье и хохочет.
А потом, хоть он еще спал, но вроде и не спал, и тут входит Черри и забирается к нему в постель. Казалось, это тоже снится, и однако не сон. Потому что Черри говорит — мать подумает, что она сейчас в кухне, ждет, пока закипит чайник, и пускай он никому не говорит, пускай обещает, что никогда никому не скажет. Нет, конечно же, это сон и все-таки не сон. Черри обнимает его и целует, а он лежит и весь дрожит, даже зубы стучат, и притом прошиб пот, и все время он молится, молится — хоть бы поскорей закипел чайник.
И даже когда кончили завтракать, он все еще молился. Молился, чтоб скорей надо было ехать на станцию и чтоб поезд отвез его домой, к отцу и к маме, скорей, скорей. Проходили часы, дни, годы, столетия, и наконец-то он дождался. Тетя Фло сказала — непременно кланяйся от меня маме, и поцеловала его. Очень не хотелось, чтобы и Черри его поцеловала, но пришлось покориться. И когда поезд тронулся, они обе махали ему, и Черри послала ему воздушный поцелуй, и последнее, что ему запомнилось,— лицо Черри в рамке черных кудряшек и красная шляпка у нее на макушке. А потом, в поезде, приготовленные тетей Фло сандвичи и лимонад — он купил бутылку на свои карманные деньги,— и на станции его встречает отец. А мама уже ждала с обедом и сказала пойти вымыть руки и пригладить волосы.
Итак, он вернулся к родителям, теперь он был в безопасности, назавтра начались занятия в школе, и все пошло так, будто он никуда и не уезжал на каникулы. Да только не совсем так.
В эту зиму по целым неделям в небе не видали ни облачка. Даже старики не упомнят такой зимы. По утрам всюду белел густой иней, все покрывал сплошной белизной, а там, куда не заглядывало солнце, он и за день не таял. В тени дровяного сарая, где земля выложена кирпичом, Генри топтался по белому, и получался лед. С каждым днем лед становился толще, и мальчишки после школы заходили на него посмотреть. Они бегали по льду, прыгали, скользили и говорили — надо натаскать еще кирпичей и устроить настоящий каток.
Встаешь утром, идешь в школу — дрожишь, на ходу пальцы мерзнут, сунешь их за пояс штанов, бывает, и в школе дрожишь, но в перемену, пока ешь свой завтрак, славно посидеть на солнышке. Днем, еще прежде, чем отпустят из школы, опять чувствуешь — холодно, но за гимнастикой или футбольной тренировкой согреваешься, и дома в кухне ждет тепло, мама готовит обед, в кастрюлях что-то кипит, в духовке шипит и потрескивает мясо. А когда приходит время затопить камин в столовой, можно полежать перед ним на коврике. Хотя Генри становится большой. Бывает, войдет мама и скажет — вставай с ковра, ты уже не маленький. И отец, возвратясь с работы, сразу подхватит — мама уже могла бы тебе и не говорить. И тетя Клара туда же, обзовет тебя невежей. И в тебе поднимается всякое, чего не высказать. Хотел бы в ответ надерзить, но нет, только надуешься. Но ты голодный, а на столе отличный обед, мать накладывает тебе полную тарелку — и пошли домашние разговоры: Арнольд толкует про своего начальника, отец с матерью — про разные взрослые дела, а тетя Клара всех смешит своими разговорами, потому что она старая дева. Конечно, тебе и самому есть что порассказать, иной раз не можешь дождаться, пока остальные замолчат, и тогда тебе говорят — научишься ты наконец не перебивать старших?