Избранное

Так они и жили бок о бок, в будни каждый день ходили на службу. Не успели оглянуться, уже и лето прошло, и осень кончается, зима на носу. В иные дни, когда девчонка, проехав на велосипеде под дождем, входит в контору, с нее просто течет. Весь день в окна ломится ветер, глянешь на улицу, и видно — над мокрыми крышами, над качающимися деревьями стеной надвигается дождь, под порывами ветра клонится вкось, чуть не плашмя ложится на крыши. В такой день хорошо посидеть дома, скажет Генри, и девчонка отзовется — да, а вот каково ее отцу и братьям в такую погодку работать под открытым небом. Выдаются и ясные солнечные деньки, на небе ни облачка, но тогда чувствительно щиплет утренний морозец. Генри достает из ящика с разменной монетой шиллинг-другой, опускает в счетчик, и они садятся перед газовым камином, греют озябшие руки и ноги. Хотя в солнечный день лучше всего у окна в кабинете шефа, тут солнце, тепло; а вскоре девчонка стала проводить здесь чуть не все время в любую погоду. И нетрудно понять — почему. К соседнему дому с тыла возводят пристройку, и, если выглянуть из окна, видно рабочих внизу. А пристройка растет все выше, люди работают день ото дня ближе, вот они уже вровень с окном кабинета, на расстоянии всего нескольких ярдов, и можно стало с ними переговариваться. Впрочем, Генри обычно не знает, о чем с ними говорить, и разговоры ведет девчонка. Да и не может он торчать тут, как она, часами, чувствует — не годится, чтоб они понимали, что ему нечего делать. И он садится у хозяйского стола, так, чтобы его не было видно, раскрывает учебник и думает — хорошо бы девчонка перешла с ним в другую комнату и остались они вдвоем, и злится, что она предпочитает болтать со строителями. Так он сидит, притворяется, будто зубрит, а на самом деле все время прислушивается — и слышит такое, что начинает беситься. Худо уже то, что чувствуешь — ты тут совсем некстати, но слышать, как тебе перемывают косточки, и того хуже.

Сперва рабочие думали, что он и есть девчонкино начальство. Ее это здорово насмешило.

— Он-то! Да он такой же, как я. Просто служащий.

— А хозяин ваш где же?

— Не знаю,— отвечает девчонка.— Наверно, в забегаловке, пиво пьет.

— Ишь ты, вот это жизнь! Везет же кой-кому!

— Кой-кому, может, и везет,— говорит девчонка.— Только не мне.

Ну а как же насчет дружка, которого она там прячет?

— Этот? — фыркает девчонка.— Никакой он мне не дружок.

Ладно, спорим, она с ним обнимается.

— Ничего подобного,— говорит девчонка,— хоть его самого спросите.

Он разве скажет? А все равно, спорим, уж она умеет обниматься.

— Это другое дело,— говорит она.— Почему бы и нет?

Да ни почему, тот парень и сам бы не прочь.

— Больно ты мне нужен,— говорит девчонка.— Не нужен ты мне, даже если в целом свете ни одного парня больше не останется.

Ладно, спорим, она еще сама не знает, чего ей надо.

И так день за днем. Генри вовсе не желает это слышать, но не в силах отвлечься, и его все сильней душит злость. Да еще некоторые парни стали говорить непристойности — просто отвратительно! Сперва Генри надеялся, что смысл намеков ей непонятен (если б понимала, неужели оставалась бы у окна?!). А потом он услыхал — она отвечает так, что явно понимает, о чем речь, а иногда и сама скажет такое, и даже похлеще… и его уже подмывает встать и оттащить ее от злосчастного окна, чтоб она не могла ни говорить гадостей, ни слышать.

Однажды с утра хлынул такой ливень, что Генри не удивился, оказавшись в конторе один. Но потом прояснилось, а девчонки нет как нет. Он забеспокоился. Заняться нечем, стал он бродить взад-вперед по конторе, под конец выглянул из окна Стриклендова кабинета — и встретился взглядом с одним из парней на стройке напротив, совсем близко. Тот, видно, хотел пить, пустил воду тонкой струей прямо в рот из пожарного рукава, потом утерся ладонью, сел на корточки и принялся сворачивать самокрутку.

— Эй, погоди-ка,— окликнул он Генри.— Как делишки?

Вот нахал неотесанный, подумал Генри, в густых спутанных волосах полно грязи, и на лице в каждой морщинке грязь.

— Где твоя шлюшка? — спросил тот. И пошел, и пошел. Готов биться об заклад, как-нибудь он погуляет с ней вечерок. Ловкая штучка, это уж точно. И в постели с ней не соскучишься. Только глянет — сразу понятно. Да Генри, верно, и сам испробовал, хоть бейся об заклад. Которые малого росточка, а повыше талии богато, они все такие.

Ну не мог же Генри оставаться и слушать подобные разговоры! Он перебил парня и сказал — извините, мне надо работать.

— Обожди минутку,— сказал тот.— По-твоему, сколько ей лет?

Генри сказал — точно не знает.

— Потому как, если не вошла в возраст, ну ее, еще под суд попадешь.

Но Генри сказал — извините, моя работа не ждет.

А вся работа была — как-нибудь убить время, но к окну он больше не подошел, однако неотступно думал обо всем, что наговорил тот малый, и только диву давался — бывают же такие гнусные типы! И хотя опять хлынул дождь, весь день Генри надеялся — может, она все-таки придет, и злился, что не пришла: непременно надо серьезно предупредить ее, чтобы держалась подальше от того нахала.

Наутро он был вне себя от нетерпения, но, по счастью, девчонка явилась. И, к его удивлению, выглядела в точности по-всегдашнему, непонятно, как она может, ведь ее подстерегает страшная опасность — его вчерашний собеседник. Но, конечно, бедняжка ничего не подозревает, потому и вид у нее самый невинный. И поневоле думалось, как она переменится в лице, когда он ей все расскажет.

Что ж, рано или поздно придется об этом заговорить, и чем раньше, тем лучше. Я тут разговаривал с одним из рабочих, сказал он и объяснил, с которым.

— Он говорил о тебе,— сказал Генри.

— Очень мило,— сказала она.— Только он ведь меня совсем не знает.

— Да,— сказал Генри,— но рассчитывает узнать.

Это прозвучало очень многозначительно, и он почувствовал, как вспыхнули щеки.

— Ну, так пускай не рассчитывает,— сказала она.

У Генри сразу полегчало на сердце. Но нельзя же не предостеречь ее всерьез.

— Он рассчитывает как-нибудь вечером с тобой погулять.

И она, с минуту подумав, ответила:

— Что ж, я не против.

И Генри опять совсем расстроился, не знал, что сказать. Выговорил не сразу:

— Но он дурной человек.

— Как это — дурной? Почем ты знаешь?

— Знаю,— сказал Генри.

— Эх, ты! А я так считаю, просто у тебя в голове всякая похабщина.

Это уж слишком!

Его — его! — обвинить в похабных мыслях!

— Я-то знаю, у кого в голове похабщина,— сказал он.

Она не ответила. Сидела и смотрела на него в упор, а потом пошла в кабинет шефа, и Генри слышал, как она начала переговариваться из окна. Некоторое время он не двигался, не удавалось разобраться в своих мыслях и чувствах, чувствовал только, что отчаянно взвинчен и уж до того ему худо, как не бывало никогда в жизни (по крайней мере сейчас так казалось).

Но нет, невозможно тут оставаться. Он перешел в кабинет, сел на обычное место, склонился над учебником, и девчонка, хоть она и высунулась из окна, уж конечно, слышала, как он вошел, но не обернулась. А он сидел и слушал все ту же трепотню и под конец уже понимал только одно — нет сил дольше это терпеть. Поднялся, вышел в другую комнату и через несколько минут позвал:

— Мисс Григг!

Она не ответила. Он позвал громче и, насколько мог, повелительно. И опять. И она прервала свою болтовню и сказала — во, слыхали? Ну чего еще?

— У меня к вам дело, зайдите,— сказал он. И прибавил: — Пожалуйста.

— А, ладно,— сказала она. И тому, за окном: — Обожди минутку.

Когда она вошла, Генри сказал:

— Нам надо проверить дела в архиве.

— Это кто распоряжается?

— Шеф. Он вчера велел и сказал, чтобы вы помогли.

Она было заспорила, но Генри сказал, шеф велел поспешить, пускай она идет туда, а он будет по книге записей называть ей номер дел.

Она сказала — ну ладно, но разве нельзя минутку обождать, а Генри сказал — нельзя, это спешно. Распахнул тяжелую, обшитую железом дверь, включил свет. А едва девчонка переступила порог, захлопнул дверь и запер на ключ.