Избранное

Встал я до света, Терри не разбудил и пошел — только в другой пригород. Добрался я туда, когда заря забрезжила, выбрал улицу, где на углу автобусная остановка, и вижу: газеты уже доставили. Ну, я собрал их, а когда начали ходить автобусы, встал с пачкой под мышкой на остановке и за пять минут почти все продал. Конечно, я понимал, что эта штука рискованнее той, тем более что многие были с улицы, где я поработал, и ругались, что им газету не доставили. А потому, когда автобус ушел, я следующего ждать не стал, а положил оставшиеся газеты в дверях магазина, кроме одной — ее я для Терри приберег, и пошел назад на своих двоих, потому что, думаю, не стоит, чтоб меня в автобусе видели. Шел я долго, все боковыми улочками, а потому дома только и успел наверх подняться, отдать Терри газету и полдоллара — и тут же к Далу. До вечера мне было как-то не по себе, и еще несколько дней. Но ничего не случилось, так уж мне повезло, и Терри ел каждый день — я еще полдоллара у Мэгги перехватил.

Но ко второй моей получке мне здорово надоело работать у Дала. Он только и смотрел, как бы из тебя побольше выжать. На горячую воду скупился, а вы попробуйте мыть посуду, когда раковина полна грязной воды и поверх жир плавает! И такого наглядишься, что потом кусок в рот не идет. Тыква никак не разварится, так повар вываливает ее на блюдо и пропускает сквозь пальцы, пока все комья не выберет. И времени нет даже пот отереть, не то чтоб сигарету выкурить. Я, правда, приспособился выходить через черный ход, будто у меня там дело, но только много так не находишься: если посуды не набралось, то картошку надо наперед начистить. Сваливаешь ее в машину и крутишь ручку, пока почти вся шкурка не слезет, и вовсю потеешь, в такую-то жару.

И с девочками поболтать времени у меня не было, и я очень жалел, потому что некоторые были — картинка и я бы не прочь такой свидание назначить. Ну, они тоже не прохлаждаться туда приходили, так что перекинешься шуткой — и все. Одна, правда, завела манеру щипать меня, только случай подвернись. Я не возражал, хотя, конечно, лучше бы я ее щипнул разок-другой, но только вдруг и повар туда же, а это — ах, извините! Он из этих оказался, а я таких старых тетушек уже навидался. Стоило хозяину выйти, и он уже вокруг меня вьется. Все уговаривал, чтоб я ему позволил как-нибудь мне услужить, и я ему целый узел стирки приволок, и свое белье, и Терри,— пусть, думаю, заткнется, а он, провалиться мне, не послал меня куда подальше, а взял да и перестирал все лучше некуда. И вот тогда-то и начал щипаться, а мне, после того как он белье перестирал, вроде неловко было сразу его на место поставить. Но работаю рядом с ним каждый день, и не нравится мне это, да и работа дрянь, вот и чувствую — тянет меня бросить все, и, значит, у Дала я долго не останусь.

Забыл упомянуть, только дело шло к рождеству и получка пришлась как раз накануне. Ну, вечерком мы с Терри попраздновали у нас в комнате. Мэгги позвали. И как она пиво тянула! А развеселились, то и мистера Клегга пригласили и даже миссис Клегг к нам заглянула и пропустила пару-другую стаканчиков. Так что в этот вечер всем нам было хорошо.

А когда я на следующий день кончил, Терри меня поджидал и сказал, что я выиграл двойную ставку — ну, у таксиста. Повезло, ничего не скажешь. Мы решили еще попраздновать, и в той же компании, и второй раз всем нам было хорошо. А на следующий день я решил кончать у Дала: с получкой и выигрышем нам пока хватало, хоть на два празднования я и поиздержался. А Терри спрашивает, почему бы мне не попытать счастья на скачках. И погода все стоит лучше некуда, ну, я и подумал, что отлично будет провести с Терри день на скачках, и наплел Далу, что должен к матери ехать, заболела она. Он меня в тот же вечер и отпустил, а когда повар узнал, так я еле его унял, чтобы он меня всего не обслюнил, и, хотите верьте, хотите нет, он сбегал и купил мне букет цветов. Я подумал, он слышал, как я про больную мамашу плел, и так ему и сказал, а он, провалиться мне, в голос заплакал. Он мне цветы купил, говорит, и ни для кого другого.

День, когда мы с Терри поехали на скачки, был лучше некуда. Хоть дождей давно не выпадало, каждый новый день наступал лучше предыдущего, если, конечно, вам жара не мешает. Миссис Клегг я уплатил вперед — так, на всякий случай, и мы поехали в трамвае. Народу туда двинулась тьма-тьмущая, все прифрантились, не то что когда домой поперли. Правда, тогда я про это не думал. Мы же с Терри, как все, на целый день выбрались! Знаете, наверное, какое это чувство. Вид у Терри был хороший, он почти не кашлял и здорово так острил про людей вокруг. Прямо ухватил бы его и начал в воздух подбрасывать! До того мне хорошо было, ну прямо не знаю.

Но чуть мы добрались до ипподрома — трава там так повыгорела, что даже лошадей стало жалко,— и стало ясно, что для Терри скачки не баловство, а серьезное дело. Пока он стоял перед тотализатором и решал, какие ставки сделать, чуть я рот открывал, он мне его сразу затыкал и говорил, чтобы я к нему не приставал.

— Ладно,— говорю,— поставь десять шиллингов, и идем к загородке, посмотрим лошадей.

— Нет,— говорит,— иди один.

— Нет,— говорю,— вместе пойдем.

— Нет,— говорит он.

Ладно, говорю, и дал ему пару фунтов. А когда он отошел от кассы, мы нашли хорошее место, и скоро начался заезд. Было на что посмотреть: на повороте цвета жокейские так здорово видны, а они летят, точно птицы, и я только жалел, что Терри не сказал, на кого мы поставили,— да и то не очень, так мне было хорошо. И всего-то десять шиллингов. Нет, я просто так в азарт вошел, а вот Терри и бровью не повел, даже когда они вылетели на прямую. Конечно, я думал, он скажет, выиграли мы или нет, когда они пришли к финишу, но он ничего не сказал, и я решил, что мы нагрелись. Он подождал, пока не вывесили результаты, а потом мы спустились к загородке поглядеть, как выведут лошадей для следующего заезда, и я забыл про все — такие отличные были лошади. На парочку я бы поставил, будь я один, но тут думаю: нет, Терри в этом лучше разбирается, так пусть он. Но когда настал перерыв и мы пошли к тотализатору, тут выяснилось, что Терри четыре ставки сделал — и все мимо.

Черт, говорю, четыре! Но сразу понял, что зря сказал: Терри начал писать в своей карточке, словно ничего не слышал. Ну, я сказал, чего уж там! И дал ему еще два фунта.

И провалиться мне, если на этот раз Терри не угадал. Только мне пришлось пожалеть, что я разинул пасть: он всего десять шиллингов поставил, а платили много. Но мы все равно пошли выпить пива по этому случаю, и до того я на себя озлился, что решил из своих за пиво заплатить. Ну, перед следующим заездом он поставил все, но ему не повезло, а уж дальше так и пошло. Я только смеялся, хотя не очень приятно было смотреть, как люди от кассы отходят, деньги по карманам рассовывают и ухмыляются. Конечно, на их месте и я бы то же делал, а все равно думается: до чего же деньги человека меняют!

Перед последним заездом Терри опять не повезло, и я ему отдал мой последний фунт. То есть что последний, я не сказал, но он все равно брать не хотел, но я его заставил, потому что злился на себя, зачем я пасть разинул.

— Лучше бросим,— говорит он.

— Нет,— говорю.— Давай в последний раз!

— Нет,— говорит Терри,— лучше не надо.

— А, давай же,— говорю,— бери!

Ну, Терри поставил фунт, но на прежнее место мы не вернулись. Терри сказал, что устал, а если встать сбоку от окошек, в которых выигрыши выплачивают, так финиш оттуда очень хорошо виден. Ну, мы влезли на скамью под деревьями и все шутили, как мы первыми к окошку встанем.

Но я за лошадьми почти не следил, а все смотрел на парня, который уже ошивался под окошком. Совсем замухрышка, хотя разоделся в лучший костюм. Сначала я думал, что он нализался: ест бутерброд, а у него все изо рта назад вываливается. Я сказал Терри, чтоб он поглядел, но тут лошади вышли на прямую, а когда я оглянулся, тип этот уже к нам шел.

— Кто первый? — спрашивает, а изо рта у него хлеб непрожеванный валится.

— Чайник первый,— говорит Терри. И, ей-богу, этот тип хлопнулся бы на землю, если бы не уцепился за наши ноги. Ну, мы спрыгнули со скамьи, усадили его, а он еле отдышался.

— Я знал, что он выдержит,— говорит.— Я видел, как он ноги поднимал на разминке,— говорит и показывает нам с Терри пачку билетов.— Я на него десять фунтов поставил,— говорит,— а платить будут десять к одному.

— Может, и так,— отвечает Терри, и тут вывесили цифры. И правда, за Чайника платят десять к одному.

— Десять билетов,— говорит этот тип.— Все мои деньги. Меня уволили,— говорит,— а у меня на руках мать. Только мне понравилось, как он на разминке ноги поднимал!

Ну, мы познакомились, и он сказал, что зовут его Редж, и Терри начал его вроде как обхаживать, а мне, чувствую, что-то не по себе становится. Только я сегодня уже один раз пасть разинул, а потому теперь промолчал.