"Избранные историко-биографические романы". Компиляция. Книги 1-10
Шрифт:
А потом наступил день, когда я увидел ее. Она быстро вышла из покоев Августы, голова ее была покрыта шалью, но лицо можно было разглядеть. Локуста. И я понял – понял, какой инструмент выбрала мать для достижения своей цели.
XXIX
Локуста
Я увидела его и остолбенела. Он смотрел на меня. Агриппина уверяла, что он никогда не заходит в эту часть дворца, и вот он стоит на пути.
В последний раз я видела его семь лет назад, но где бы мы ни встретились, я бы его узнала. У него были запоминающиеся серо-голубые глаза; казалось,
Деваться мне было некуда, и я заговорила первой:
– Полагаю, ты принц Нерон.
Я улыбнулась, понадеявшись, что он меня не узнает.
– Верно. А ты, полагаю, отравительница Локуста.
У него был холодный и глубокий голос взрослого человека. Мне конец. Агриппина просчиталась. В голове мелькнула идея притвориться кем-нибудь, но он был слишком умен для таких приемов. С умными людьми следует обращаться с должным уважением.
– Да, – признала я, – но за свое ремесло я уже поплатилась – несколько лет провела в тюрьме.
– И как оттуда вышла? – настороженно спросил он.
– Твоя мать за мной послала.
– Ну конечно. Давай найдем место для беседы. – Он кивнул в сторону апартаментов Августы. – Подальше отсюда.
Меня это устраивало, ведь если бы Агриппина нас увидела, то обвинила бы в провале меня, свою ошибку точно бы не признала.
Он провел меня в глубину садов, где никто, кроме нас, не прогуливался, только два или три садовника стригли кусты и обрывали высохшие листья. Мы выбрали скамью подальше от них, да и шум воды в фонтане неподалеку приглушал наши голоса.
– Ты убила моего приемного отца.
Его голос. Я надеялась, что ни один человек не заговорит со мной голосом суровым и безжалостным, как у богов.
– Ты притворялась, будто заботишься обо мне, а сама тем временем отнимала его у меня.
– Это работа. У меня не было выбора.
– Ты могла отказаться.
– В моем деле отказываться нельзя.
– И теперь ты здесь, чтобы снова кого-то у меня отнять. Кого?
– Этого я не знаю.
– Как это – не знаешь?
– Яд на всех действует, отравить можно любого. Она не сказала кого – видимо, решила, что так будет безопаснее.
– И ты не можешь выведать? Расспроси о деталях, скажи, что так легче подобрать яд.
– Ты когда-нибудь пробовал заставить Августу что-то сделать? Для такой, как я, это невозможно. К тому же ты, похоже, и сам прекрасно знаешь, как действует яд.
– Я знаю, что мать принимает противоядие. Так она чувствует себя в безопасности.
– Возможно, всем следует так поступать, – рассмеялась я. – Но скажу тебе по секрету: это не действует. Люди воображают, будто это их защитит, но на самом деле пребывают в мире блаженного неведения. Таких легче отравить, потому что они теряют бдительность.
Уж не знаю почему, но мое откровение смягчило Нерона, он даже едва заметно улыбнулся.
– Каково это – распоряжаться жизнью и смертью? Понимать, что можешь одним глотком своего зелья лишить кого-то будущего? Что ты чувствуешь, когда на нас смотришь? Забавляешься? Или тебе грустно?
Я посмотрела ему в глаза. О, эти пронзительные, все понимающие глаза.
– Когда станешь императором,
узнаешь, каково это.XXX
Нерон
Меня передернуло. Эта случайная встреча – смесь из связанного с болезненной потерей Криспа прошлого и настоящего с его неутихающими страхами – была настоящим ударом для моей психики. Если Локуста во дворце, значит жди беды. Кто-то умрет. И скоро.
Впрочем, мать могла придержать яд на будущее. Как долго яд сохраняет свои свойства? Надо было спросить. Вот такие мысли лезли мне в голову. Сколько зелья она приготовила? Хватит ли, чтобы отравить нескольких людей? Кого она наметила в качестве своей жертвы? Может, та ее угроза не была пустой? Что, если это буду я?
Нет, нет. Наверняка Британник. Да, это наиболее целесообразно. Клавдия можно не трогать, он, в его нынешнем состоянии, не представляет для нас никакой угрозы. И чем старше я буду к моменту его смерти, тем лучше буду править. А если Британника не станет, исчезнет мой единственный соперник, которого все еще может предпочесть Клавдий. Да, наверняка цель матери – Британник.
Это открытие заставило меня посмотреть на сводного брата новыми глазами. Жизни его сложно было позавидовать. Ему выпало быть сыном Мессалины, а это довольно скверный жребий, и Клавдий совсем не обязательно был его отцом. Им мог стать тот актер, с которым спала Мессалина, или кто-то еще из ее многочисленных любовников. Возможно, Клавдий меня и усыновил, потому что не был уверен в том, что Британник его родной сын.
Мать Британника казнили, когда ему было семь. Потом появился я – старший сводный брат – и потеснил его, лишив отцовского внимания. К тому же он был болезненный, и с ним порой случались приступы, возможно – эпилепсии. Одно это могло послужить доказательством того, что он был сыном Клавдия, ведь тот всю жизнь страдал от множества недугов.
С другой стороны, преследовавшие Британника беды делали его опасным – затаивший обиду легко решается мстить. Он упорно называл меня Луцием, тем самым давая понять, что не признает мое место в своей семье. Через полгода ему исполнится четырнадцать. Кто знает, что он предпримет после признания совершеннолетним?
Да, мать должна была выбрать своей целью Британника, хотя бы для того, чтобы отвести от нас возможный удар.
Предупреждать его не имело смысла – на его защите стояли опытные дегустаторы. Но я полагал, что мать с Локустой это учли. В данной ситуации я мог лишь держать ухо востро и надеяться, что сумею пресечь попытку матери угостить его отравленным лакомством, когда рядом не будет дегустаторов. Я не желал Британнику смерти, это было бы верхом несправедливости и коварства в его и без того полной обмана жизни.
Сентябрь прошел без происшествий, но я сохранял бдительность: нельзя было расслабляться или отвлекаться на мелочи. С приходом октября на Рим опустились теплые убаюкивающие дни. Все вокруг окрасилось в золотистый цвет. Листья опадали с деревьев, кружа над нашими головами, словно добрые духи. Октавия остановила свой выбор на аллегории осени и была очень рада, что напольную мозаику закончили как раз к этому времени года.
– Правда, у нее очень милое лицо? – спросила Октавия, когда мы разглядывали ее.