Избранные киносценарии 1949—1950 гг.

Райнис и Александров, обнявшись, слушают. Но неугомонный метранпаж и сейчас не оставляет поэта в покое:

— Райнис, а где же стихи?

Райнис с трудом отрывается от окна.

— Стихи?.. Стихи не задержат номер…

Он ищет глазами Абелите.

— Абелите, на чем мы остановились?

Абелите достает из кармана сложенный листок.

— Вот…

Так не останется, так оставаться не может. Глупо надеяться, что пронесется вода…

Райнис на мгновенье закрывает глаза.

— Передавайте прямо в набор…

…Реки спадут, иссякая, и день будет прожит? Так же, как прежде?.. О, нет, никогда, никогда!..

Абелите стоит возле пожилого наборщика и тихо повторяет вслед за Райнисом:

…Реки спадут, иссякая, и день будет прожит? Так же, как прежде?.. О, нет, никогда, никогда!..

На фоне песни вдохновенно звучит голос поэта:

…Пусть крепок лед и пускай он усилия множит: Сердце, что рвется к свободе и жизни, — сильней! Так не останется, так оставаться не может, Все переменится в мире до самых корней!

20

В приемной барона фон Мейендорфа собираются высокопоставленные чиновники и крупные фабриканты. Здесь человек тридцать.

Некоторые сидят на низких кожаных диванах, иные прогуливаются группами по два-три человека. Все они с беспокойством чего-то ждут.

У окна стоит сильно располневший Вимба, беседуя с известным «знатоком» культуры помещичьего земледелия профессором Мюллером. У обоих подавленный, напуганный вид.

У выхода на большую лестницу, возле фигуры рыцаря в латах, пытается примоститься дряхлый судейский чиновник, который председательствовал на процессе Райниса. Его о чем-то спрашивает низенький полный банкир с прищуренными, беспрерывно бегающими глазками.

За окном раздаются ружейные залпы.

Банкир беспокойно посматривает на дребезжащие стекла, судья незаметно мелко крестится.

Снизу по лестнице, быстро семеня ножками, поднимается Ангелов — управляющий канцелярией барона.

У него в руках целая пачка телеграмм.

Несколько солидных коммерсантов во главе с Вимбой немедленно устремляются навстречу Ангелову.

Вимба загораживает управляющему канцелярией дорогу и нетерпеливо спрашивает:

— Ну, как?.. Что слышно, господин Ангелов?

Ангелов быстро тараторит:

— В Москву прибыл на усмирение Семеновский полк… В Санкт-Петербурге стачки… Всюду стачки.. Всюду, всюду стачки… Разрешите пройти, господа…

Он с большой ловкостью пробирается между важными особами, запрудившими приемную, и исчезает за дверью кабинета Мейендорфа.

За окнами продолжается оживленная перестрелка. Выстрелы раздаются где-то совсем близко.

Судейский чиновник наклоняется к банкиру и завистливо произносит:

— В Петербурге стоит лейб-гвардия!.. И драгуны!..

Банкир полон негодования.

— В Москву, говорят, уже прибыли… А у нас, как всегда, одни обещания!.. Где генерал Орлов — спрашиваю я?

На лестнице появляется красивый офицер в жандармском мундире. Это Королев, давно уже произведенный в подполковники. Приобретя с годами некоторую солидность, он не спеша взбирается по ступеням.

У входа в приемную его окружают плотным кольцом. Низенький банкир нервно вскрикивает:

— Господин Королев?..

Жандармский офицер высоко поднимает телеграмму, зажатую в белой перчатке.

— Из Царского Села!.. Позвольте, господа…

Перед ним почтительно расступаются, давая дорогу.

Слышатся взволнованные голоса:

— Пропустите… Дайте дорогу, господа… Отойдите…

Кабинет Мейендорфа. Заметно постаревший барон мечется из угла в угол, по своей привычке измеряя шагами пушистый ковер. Входит Королев и встает навытяжку..

— Ваше превосходительство… Телеграмма от государя!

Мейендорф с неожиданным проворством подбегает к Королеву и вырывает у него телеграмму из рук.

В приемной все толпятся вокруг низенького банкира и Вимбы, о чем-то спорящих между собой.

С улицы доносится ровная барабанная дробь и отдаленный топот марширующих солдат.

Толкая друг друга, чиновники и коммерсанты спешат к окнам… Долго прислушиваются…

Общее молчание прерывает низенький банкир.

— Наконец, порядок будет обеспечен!

Сразу повеселевший Вимба поддерживает его:

— Да, да, теперь я спокоен!

Распахивается массивная дверь. В приемную входит сияющий Мейендорф с телеграммой в руках.

— Господа!.. Отличные известия!.. Телеграмма от государя!

К нему устремляются со всех сторон. Потные, возбужденные лица ожидающих странно дисгармонируют с их форменными сюртуками и безукоризненными визитками.

Барон выдерживает приличествующую случаю паузу, затем радостным тоном читает:

— «Патронов не жалеть. Арестованных не иметь. Николай».

Коммерсанты и чиновники наперебой аплодируют.

Низенький банкир визгливо кричит:

— Ура!..

Мейендорф негнущимися подагрическими ногами подходит к окну и раскрывает его.

Заглушая барабанную дробь, в комнату врывается кавалерийский марш, быстрый цокот лошадиных копыт…

Барон барабанит пальцами по подоконнику, стараясь попасть в такт музыке.

— И, как видите, мы можем приступить… Лейб-гвардия и драгуны!..

Сверху, через окно, видна широкая улица, по которой, стараясь держать равнение, на рысях проходят драгунские эскадроны.

Кроме кавалеристов, на улице ни души. Все окна и ворота наглухо заперты.

Посетители Мейендорфа толпятся у окон, любуясь долгожданной картиной прибытия войск.

К Мейендорфу протискивается Вимба. Только теперь барон его замечает.

— А-а… милейший Вимба… Если я не ошибаюсь, вы когда-то очень увлекались Аспазией?..

Миллионер с осторожностью осведомляется:

— А что-нибудь случилось, барон?..

Мейендорф неопределенно улыбается.

— Нет, пока… Но неудобно оставлять на свободе вдову казненного поэта…

Вимба не может скрыть своей радости.

— А разве Райнис?..

Барон успокоительно отвечает:

— Пока, нет… Но…