Избранные письма. Том 2
Шрифт:
Теперь могу только пожелать от всего сердца, чтобы такие пятилетние даты заставали тебя еще много раз свежим, бодрым и здоровым.
{209} Котя просит меня каждый день не забыть присоединить ее самый искренний привет.
В частности, относительно сегодняшнего спектакля. Я думаю, что не ошибаюсь, находя, что лучше будет посмотреть тебя, когда ты уже овладеешь Фамусовым: во всяком случае, не в первый, естественно, волнительный спектакль[409]. Котя доверилась мне.
Наконец, с днем ангела!
Крепко и нежно обнимаю тебя.
Твой Вл. Немирович-Данченко
344.
Сентябрь (до 15-го) 1917 г. Москва
Дорогой Константин Сергеевич!
Это меня беспокоит.
В январе я Вам писал из Петербурга крепко и определенно о моем отношении к Вам[411]. С тех пор тут ничего не изменилось. Да и не может: это на всю жизнь. Между тем при Вашей мнительности история со «Степанчиковым»[412] может казаться Вам противоречием моему январскому заявлению. Хотелось бы, чтоб Вы мудрее взглянули на мою печальную роль в этой истории.
Никто больше меня не обрадуется, когда у Вас будет новая, удачная роль. Ручаюсь, что никто.
Но именно я не смею умалчивать перед Вами, когда роль не ладится. Это грустная сторона обязательств, которые налагает 20-летняя совместная работа.
Другая часть этой истории со «Степанчиковым» — режиссерская.
Тут уж — Вы же должны понимать это — я ничего не могу поделать. Перед «делом» с миллионным бюджетом склоняются режиссерские самолюбия. Моя забота сводится к тому только, чтоб сохранить неприкосновенным все прекрасное, что Вы внесли в постановку, и залатать то, что Вы не успели сделать. Для меня самого такая роль — не из завидных. Был еще {210} один выход, при котором наше личное не страдало бы: это отложить еще постановку. Но это было невозможно и в репетиционном отношении, и одна мысль об этом повергала в ужас всех исполнителей.
Вы же все это сами отлично знаете. Я пишу только для того, чтобы Вы не поддавались искушению личных переживаний как-нибудь, хоть на самую малость, обвинить или хоть упрекнуть меня.
Ваш Вл. Немирович-Данченко
345. К. С. Станиславскому[413]
21 сентября 1917 г. Москва
«Село Степанчиково».
Вчера, 20-го, была последняя репетиция, проверочная, в фойе.
Сегодня, 21-го, генеральная.
Вчера я поздравил исполнителей с окончанием большой работы и пожелал им успеха.
Генеральная прошла, за самыми ничтожными исключениями, очень стройно.
Спектакль удалось сделать не длинным: начали в 12 ч. 8 м., окончили в 4 ч. 15 м.
Для этого один день специально был посвящен осмотру технической части, и пришлось измышлять всевозможные облегчения антрактов.
Я думаю, что выполнил все свои задачи хорошо. Все то прекрасное, что было Вами внесено в исполнение и в ансамбль, сохранил прочно; недостаток интересной живописной рамки свел до минимума; внутренняя трагикомедия вырисовывалась очень рельефно.
Позволю себе сказать с уверенностью, что затраченный Вами на постановку труд даром не пропал.
Нельзя утверждать, что скажет дальнейшая публика, а сегодняшняя
была захвачена нелицемерно. Она реагировала так, как и надо было рассчитывать, на трагикомедию: и очень много смеялась, и отдавалась жути, и охватывалась слезой умиления. {211} Конец спектакля покрыла на редкость дружными и искренними аплодисментами.Как играет каждый в отдельности, Вы знаете. Никто не пошел назад. Большинство окрепло и, скорее, выросло.
Массалитинов сделал больше, чем можно, в короткий срок[414]. Но, разумеется, он не тверд еще в тех красках, которые в себе нашел, и при беспокойстве, соскальзывая с них, неуверенно переходя от одной к другой, от одного куска к другому, попадает на штампы. Но краски свои он знает, как бороться с пустыми местами — знает и, когда успокоится, наладится вполне. Теперь же легко пользуется своими достоинствами.
Гроза в последнем действии, которая Вас беспокоила, после многих проб идет отлично. Я сам всю ее установил.
Вл. Немирович-Данченко
346. К. С. Станиславскому[415]
25 сентября 1917 г. Москва
«Село Степанчиково».
Последняя генеральная 24 сентября.
Платная. По высоким вечерним ценам (партер — 12 р., 8 р. и 5 р.). Как всегда на генеральных последних лет, допускается до 800 человек вместо 1 100. Многим (из литераторов) билеты даны бесплатно. В больших антрактах «гости» театра приглашались в зал Товарищества.
В смысле стройности спектакль почти совершенен. «Дружность» идеальна. Антракты сведены все в сумме до 50 минут (вместо прежних 1 ч. 50 м.). Акты окончательно делятся так: I – 1) «Бахчеев», 2) «За конюшнями»; II — «Чайная»; III – 1) «Его превосходительство», 2) «Погоня», 3) «Мишино»; IV — «Именины».
1-я перемена — 2 минуты.
Антракт — 15 минут
Антракт — 10 минут
Перемена — 4 минуты
Антракт — 15 минут.
Начало спектакля — 12 ч. 10 м. Окончание — 4 ч. 8 м.
{212} Неудачами инсценировки надо считать разве только «Мишино». Но и то, я думаю, благодаря слабому исполнению — Павловой, в смысле отсутствия яркого комизма, и Шахалова, в смысле грубого сценического вкуса[416].
В эту генеральную успех был очень большой, в особенности у литературной части публики.
У театра плюсы следующие: 1) небывало хороший и неустанный темп; 2) резко сосредоточенное внимание на сущности и правильное распределение вторых планов; 3) широко развившаяся на сцене нашего театра настоящая художественная простота. Здесь, конечно, не все в равной силе и не все одинаково отделавшиеся от штампов; 4) приятная молодежь.
Настроение на сцене очень приподнятое.
Насколько Грибунину во вторую генеральную мало удалось захватить залу, настолько теперь он достиг этого исключительно удачно[417].
Москвин сильно переменил тон, бросив решительно все «штучки» и перейдя на огромную серьезность. Это подняло пьесу в значительности. А комизм остался[418].
Коренева, которая во вторую генеральную вдруг ударилась в красивость, святость и декламацию, вернула свою прежнюю непосредственность[419].
Остальные — крепко и свободно по своим линиям, кто более талантливо, кто поменьше.