Избранные письма. Том 2
Шрифт:
Вспомните, как шло дело с Вормсом, и Вам станет совершенно ясно, как Вы правильно понимали Вашу обязанность.
И вся канцелярская часть в этой области!
И не дожидаясь от меня указаний! А по собственной инициативе, запрашивая меня!..
Имущество театра и арендованные помещения.
Я не могу добиться готового, расцененного инвентаря. Чье это дело? А оно очень не маленькое.
Как в организации юридической, так и в этом у Вас должны быть помощники, исполнители, но руководить ими и доводить до своевременного исполнения — дело Ваше.
Только копнуть в этой области — какие возможности открываются для упорядочения
Работы по театру.
Проверьте себя добросовестно и Вы увидите, что Вы то и дело жалуетесь то на Николая Григорьевича[436], то на Полунина [одно слово неразборчиво], то на Ивана Ивановича[437], то на полковника[438], а я всегда думаю при этом, что Вы жалуетесь на {226} какого-то второго самого себя. Так как от Вас зависит завести такие порядки и такие усовершенствования, какие нужны. И не только завести однажды, что Вы и делали, а заведя, продолжать усовершенствовать.
Кто виноват, если поделки плохи или не таковы, как нужно? Или если перевозки портят вещи? Или если сцена перегружена?
По тому или другому толчку с моей стороны или по собственной Вашей инициативе в полосе Вашего рабочего настроения, — Вы все это отлично регулировали. Но затем ставили точку на такое долгое время, когда дело покрывается плесенью…
351. К. С. Станиславскому[439]
21 мая 1918 г. Москва
21 мая 1918 г.
Дорогой Константин Сергеевич!
Все, занятые сейчас в театре на репетициях или заседаниях, шлют Вам поздравление с днем ангела, самые горячие пожелания поскорее ликвидировать Ваши недомогания и счастья в дальнейшем.
Все крепко жмем Вам руку. Привет домашним с именинником.
Вл. Немирович-Данченко
352. М. А. Дурасовой[440]
18 сентября 1918 г. Москва
18 сент. 1918 г.
Многоуважаемая Марья Александровна!
Позвольте выразить самое искреннее сожаление, что судьба отняла у Вас возможность участвовать в первом представлении «Сверчка» на Театре[441]. Хотя, вероятно, Софья Владимировна играет отлично, притом же Театр обязан ей тем, что спектакль не отменяется, — но у меня образ Малютки так неразрывно связан с тем трепетным, деликатным и благородным {227} образом, который дали Вы, что не могу удержаться от этих строк[442].
Жму Вашу руку и желаю скорейшего выздоровления.
Вл. Немирович-Данченко
353. Е. Б. Вахтангову[443]
25 января 1919 г. Москва
25 янв. 1919 г.
Многоуважаемый Евгений Багратионович! Ваше письмо явилось для меня довольно неожиданным и потому тем более взволновало меня. Я так привык к тому, чтобы высказываться до дна в очень маленьких аудиториях; к тому, что по-настоящему слушают меня немногие, а для многих я часто являюсь сюрпризом; и потом на репетициях «Росмерсхольма»[444] я развертывался всего перед двумя-тремя — что считал эти репетиции канувшими в область, откуда нет воспоминаний. Но Вы в двух строках так точно резюмировали, или
вернее — тезисировали мои уроки, что, видимо, я тогда раскрывался не впустую. И, зная Вас и Вашу деятельность, я уверен, что лучшее из сказанного мною хорошо вырастится Вами. Остается мне только пожелать Вам здоровья и еще здоровья!Крепко жму Вашу руку.
Вл. Немирович-Данченко
354. В. П. Шкаферу[445]
6 февраля 1919 г. Москва
6 февраля 1919 г.
Многоуважаемый
Василий Петрович!
Что за недоразумение?
Я и Лужский вот уже вторую неделю ждем, когда нас позовут на заседание по распределению ролей и вообще работ «Снегурочки»…[446]
{228} Мы ждем, и вдруг эта бумага, которой нам «предлагают приступить» и т. д.
Мы ждем, когда нас позовут на заседание Художественной комиссии или Режиссерской коллегии, словом, органа, распределяющего роли и работы.
Я только просил сообщить за два дня. Первые беседы я и Лужский провели вдвоем, а дальше он пойдет один. При нас помощник — Понс.
Жму Вам руку
Вл. И. Немирович-Данченко
355. Е. К. Малиновской[447]
26 марта 1919 г. Москва
26 марта
Глубокоуважаемая и дорогая
Елена Константиновна!
Я так много раз выражал Вам самую искреннюю преданность, и мою лично и всех тех моих товарищей по Художественному театру, кто Вас хоть немного узнал, что Вы должны понять, как трудно мне писать это письмо: трудно мне отказываться помочь Вам как раз тогда, когда я Вам особенно нужен[448].
Но другого выхода нет! Мои товарищи Вам убедительно объяснили, в чем дело. Им легче говорить обо мне, чем мне о самом себе. Однако стало до разительности очевидно, что давно не чувствовалась так остро необходимость во мне в Художественном театре, как именно теперь. Вдвойне: и потому, что теперь особенно необходимо оберечь искусство от развала, и потому, что в самом Художественном театре происходят реформы, волнительные и обнадеживающие.
Когда мы кладем на весы, как много я могу сделать здесь и как мало в Большом театре, причем, однако, на это малое мне придется потратить гораздо больше сил, чем на первое, — то выбор становится очевиден.
Бросить теперь Художественный театр — большее преступление, чем отказаться помочь Большому театру.
{229} И я решал бы это сам, и давно, и без большой боли, если бы не Вы! Только наше и мое огромное уважение к Вашей энергии, к Вашему отношению к искусствам, ко всей Вашей личности — только это заставило меня так долго оттягивать решение вопроса и, прямо скажу, так мучиться этим.
Моим товарищам по театру тоже очень больно, но долг перед своим делом побеждает.
Что мы можем сделать? Все, что только в наших силах, сделаем для Вас. Уже начали, будем продолжать. Но я не могу стать членом директории.
И не чувствую я себя виноватым перед Вами, а как мне тяжко это письмо!
Ваш Вл. Немирович-Данченко
356. Из письма Е. К. Малиновской[449]
27 марта 1919 г. Москва