Избранные произведения в трех томах. Том 3
Шрифт:
Когда подходили к заводу, когда уже миновали мост и Степану надо было сворачивать влево, ко второй проходной, которая вела к гаражу, Дмитрий впервые после объяснения с Лелей среди снежной дороги раскрыл рот.
— Степан, ты Лелю Величкину знаешь?
Можно было подумать, что рядом ударил снаряд, так стремительно обернулся Степан к Дмитрию.
— Величкину? Олю? — перехваченным голосом спросил он. — А ты ее тоже знаешь?
— Сегодня ночью, — сказал Дмитрий, — она сидела между тобой и мной в твоем грузовике.
21
Анна
— Мама, — сказала Капа. — Андрей мне сделал предложение, мама. Ты как смотришь на это?
— Ужас какой! — Анна Николаевна едва не уронила чашку. — Да ты понимаешь, что говоришь? Какие могут быть предложения, когда тебе еще три года учиться! Ученица выходит замуж! Где это видано?
— Во–первых, я еще ни слова не сказала о том, что собираюсь выходить замуж.
— А как же?..
— Обожди, доскажу. Во–вторых, разве тем, кто учится, это запрещено? Что же будет, если я окончу институт да потом поступлю в аспирантуру и еще на три года засяду за кандидатскую диссертацию, а потом еще на несколько лет за докторскую? Что, мамочка, прикажешь тогда делать? Выходить замуж в тридцать лет? Ведь только тогда наконец я перестану быть ученицей. Но зато уже буду вполне сложившейся старой девой. Спасибо, мамочка, сама ты, как мне известно, вышла за папу семнадцати лет.
— Почти восемнадцати.
Обе, взволнованные, помолчали.
— Но ведь ты обычно заявляла, — сказала. Анна Николаевна, — что замуж никогда не выйдешь, что не будешь на свои святые чувства надевать пошлые цепи Гименея.
— Во–первых, я не говорила этого слова: никогда. Я говорила, что вовсе не обязательно, чтобы любовь непременно оканчивалась браком. Она имеет право существовать сама собою, самостоятельно. Во–вторых, мама… Во–вторых, он такой одинокий. Отец у него погиб на фронте, мать — плохая женщина, бросила сына, куда–то сбежала. Ему очень трудно живется, мама.
— Так ты, что же, уже и согласие дала? — окончательно упавшим голосом спросила Анна Николаевна,
— Да, мама. Прости, пожалуйста.
— Боже, что–то скажет отец! Это его убьет. У него так плохо с сердцем в последнее время. Что ты творишь, Капитолина, что ты творишь! Какое мучение ты нам причиняешь! Столько чувств, столько жизни мы отдали тебе! Отец никого из детей так не любил и не любит, как тебя. Для него это была самая большая радость — подержать тебя на руках. Прибежит домой — он тогда в партийном комитете Судоремонтного работал, — схватит тебя и носит… — Анна Николаевна готова была заплакать.
— Перестань, мама, это невозможно. И себя и меня мучаешь. И папе, наверно, устроишь сцену. Я же не умираю, не уезжаю на всю жизнь в Антарктиду. Зачем усложнять простые, извечные вещи?
— Холодный ты человек, Капитолина, черствый. Ты не умеешь чувствовать, ты только рассуждаешь.
— Некоторые думают обо мне иначе.
Анна Николаевна не слышала ее.
— Нельзя только рассуждать и рассуждать, — говорила она. — Бессовестная ты.
— Ну это разные вещи, мама, — бессовестная и холодная.
— Нет, не разные! Холодные люди всегда бессовестные, а бессовестные — всегда холодные. Совесть не дает застывать чувствам
человека.— Ты философствуешь, мама.
— А ты дерзишь. Не воображай себя самой умной! — прикрикнула Анна Николаевна. — Я в институте не училась, но я тридцать пять лет прожила с твоим отцом. Эта жизнь была для меня все — и институт и академия. Да, я многому научилась у твоего отца. Дай боже, чтобы у тебя в жизни оказался такой учитель..
— Напрасно ты думаешь, что я собираюсь быть ученицей у своего мужа. Не в очередное учебное заведение поступаю. Постарайся, мама, уловить разницу. Впрочем, ты меня прости, если я говорю дерзости, но ты сама неправильно со мной разговариваешь. Ты говоришь так, будто решила не давать мне так называемого благословения. А я не благословения спрашиваю, а товарищеского совета;
— Каких ты хочешь от меня советов, когда я даже и не видела его ни разу, этого твоего кавалера? Что я могу тебе сказать?
— Папа видел. Папе, насколько мне известно, он достаточно понравился.
— Ну вот и иди тогда к отцу и объясняйся с ним.
— Пойдем вместе.
— Я не желаю участвовать в сознательном его убийстве, Капитолина.
— Хорошо, я пойду одна.
Но Анна Николаевна все же отправилась вслед за Капой. Она боялась оставить ее одну с отцом, которому и в самом деле каждый день нездоровилось, он жаловался на боли в сердце, на перебои.
Горбачев сидел в своем домашнем кабинете за столом, при зеленой яркой лампе. Он готовил выступление на областной партийной конференции.
— Можно к тебе? — услышал он.
Оторвал глаза от бумаг, обернулся, позади его кресла стояли жена и дочь.
— Да, — сказал рассеянно, продолжая думать о своем. — Что такое?
— Капитолина собралась замуж, — без предисловий объявила Анна Николаевна, решив, что пусть он узнает это сразу.
К удивлению Анны Николаевны, он не вскочил со стула, не стал метаться и кричать, чего она так боялась. Он сказал спокойно:
— Ну и что же? Что требуется от меня?
— То есть как, Ваня? Тебе это безразлично? Вся жизнь у ребенка будет разбита, а ты способен только сказать: «Ну и что же?» Вань!..
— Я женился на тебе, Нюра, ты выходила за меня, и никакого такого шума и грохота не было. Пришли однажды в мою комнатуху, занес я твой полупустой сундучок с двумя юбками и одной кофточкой…
— Ты все забыл! Совсем наоборот: с одной юбкой и двум кофточками.
— Тем более, Нюра. Еще, значит, беднее дело было. И стали жить. И вот живем. И другой жизни нам не надобно. А может быть, тебе нужна другая жизнь? — Он вопросительно посмотрел на Анну Николаевну.
— Выдумываешь, сам даже не знаешь что, — ответила она.
— Меня интересует не это… — продолжал Горбачев. — Да вы садитесь, не стойте такими печальными образами. Меня интересует вот что… Я прекрасно знаю, что всякие уговоры и разговоры сейчас ни к чему, я знал, что рано или поздно именно так у них с Андреем и кончится, что все ее фантазии о вольных, ничем не закабаленных чувствах — именно и есть фантазии. Я верю в их любовь, верю в то, что у них получится хорошая семья…
— Правда, папка? — Капа бросилась, крепко обняла его, прижалась к нему. — Ты так говоришь?