Избранные рассказы
Шрифт:
– А главная красота – это пуговицы, – гнусавил молодой корнет, демонстрируя начищенные золочёные кругляшки. – Бывают плоские, таких шестьдесят штук на комплект. А бывают как шарики, как бубенцы – этих надобно только тридцать, но они вдвое дороже. По восемь копеек за штуку, ты представляешь? А потерял, оторвал, ну, бывает – покупай за свои?!
«Любопытно, что будет дальше?.. – философски размышлял Герольд, опрокидывая очередной стакан. – История возникновения сабли? Как почистить мушкет? Сто тысяч подробностей о лошадях? Да уж… И ничего не поделать – специфика повествования».
От романа к роману он начинал примиряться с бесконечными
Казалось, что может привлечь в простой пуговице – так, безделушка, штаны застегнуть. А с другой стороны – всё это детали целой эпохи. Эпохи героев, эпохи сражений, авантюризма, свобод, куража. Всего того, что так манит любого мальчишку: и юного, и постаревшего. Прикоснуться, почувствовать. Пусть кивер не по размеру, но всё равно не сдержаться – непременно примерить.
Тут он вспомнил о закладке, оставленной Николаем – значит, и он не смог пройти мимо. Случайное совпадение? Может быть, может быть…
И ветер в трубе, и жаркий камин, и где-то – наверно, на втором этаже – потрескивает бильярд. И завтра, когда рассветёт, ему уже обещали пальнуть из пистолей. Из настоящих! – не из какого-то фэнтезийного бластера. Скорее всего, так бы всё и закончилось: тихо, мирно, на тормозах. Скорее всего. Но вдруг тот самый гусарик, что так проникновенно рассказывал о пуговицах, поднялся и прыснул: «Господа, а поедемте к дамам!»
Загадочная и молчаливая, она вела его за руку холодным пустым коридором. Поворот, ещё поворот… Казалось, они не шагали, а плыли, и только предательский скрип половиц подтачивал впечатление. Ещё слышался смех новых товарищей, но уже совсем далеко, на грани реальности. Хлопнуло шампанское, зазвучали гитарные переборы. Привыкшие к подобным увеселениям, гусары не торопили события.
А вот и комната. Девушка зажгла свечи, и мрак, царивший в спальне, попрятался по углам. Теперь Герольд мог её рассмотреть без солдафонских подначек. Ещё совсем юное, почти детское лицо, светлые кудри, курносенький нос. И взгляд – строгий, но ясный. Чуть с недоверием, чуть с любопытством. Первой мыслью героя было, что девушке нет и пятнадцати, что нужно притормозить… Но, поразмыслив, он рассудил, что на редактуре подобные казусы жёстко вымарывают, а потому отбросил опасения.
– Как звать тебя, милая, – с наигранной непосредственностью поинтересовался Герольд, подходя ближе.
– Наташа, – обронила она и, приподнявшись на носочках, прикоснулась губами к губам героя. Это не походило на поцелуй – девушка не целовала, она словно спрашивала согласия и ожидала ответа. И Герольд ответил.
Он целовал в губы, в шею, в открытые плечи. Чувствуя застенчивое возбуждение, сам распалялся всё больше, становился напористее.
– Ах, мой гусар, – прошептала Наташа. Услышав такое, герой даже хрюкнул от удовольствия и, обняв девушку за невесомый стан, увлёк за собою на простыни.
– Прости, что-то случилось? Что-то не так? – осторожно спросила Наталья. Приподнявшись на локте, девушка уже без напускной робости смотрела Герольду в глаза. Мужчина не ответил, и ей показалось, что тот не понял вопроса. – Просто мы уже пять минут лежим и… и ничего не происходит, –
пояснила девушка. – Может, я тебе не понравилась, может, попросить, другую?– Да что ты – конечно, понравилась, – изумился герой. – Мы же так целовались и вот – упали на простыни. Всё как положено. Разве что-то не так?
– Бедненький, – прошептала Наташа сквозь плохо сдерживаемый смех, – я и забыла, что ты из рассказа. Упали на простыни… да ты и с девушкой по-настоящему ни разу не был. – Она уже не могла подавлять рвущееся на свободу веселье, и спальню наполнил девичий смех.
Герольд только и смог, что неопределённо пожать плечами.
– Не бойся, Наташа всё сделает, – игриво подмигнула девушка, и герой почувствовал, как с него стаскивают штаны.
Смущённый, он тяжело запыхтел и начал покрываться испариной. В висках забили колокола, хмеля как не бывало. Неужели она…
За штанами последовали трусы, а после… Две ласковых шаловливых ладошки скользнули по открывшимся бёдрам, защекотали яички, а горячие губы, только что отвечавшие на поцелуй, тепло обняли головку набухавшего пениса.
– Мамочки! – пискнул герой и как был, в чём мать родила, бросился прочь. Ноги его подкашивались, лицо кривило от ужаса и стыда.
– А что, мне понравилось, – заметил писатель. – Живенько так, креативненько.
– Что креативненько?! – трясясь от негодования, вертелся Иннокентий. Взлохмаченный, с залитым багрянцем лицом, сейчас он более всего походил на диатезного пацанёнка. – Понравилось ему… Что? Смотреть, как меня… как я… и в пенис целуют? Может, и мне её в жо… ох, ё… Иди сам попробуй!
– А вроде ничего так… даже забавно. Страстная сцена – украшение любого романа. Да ещё с юмором – читателю нравится. Особенно женщинам.
– Даже не думай! Не смей! Если все прочита… О господи, стыд-то какой. Позор, клеймо на всю жизнь. А если у меня жена когда будет? А дети? И они… а я там это… и без штанов… Ну нет – ты не посмеешь. Ладно – просто. Просто – ещё ничего. Но зачем вот… вот так? – слов не хватало, и он попробовал изобразить свои мысли руками. – Там же… сплошные подробности. И девочка эта… Такая юная, такая… У неё паспорт-то есть?
– Кеш, да расслабься – есть у неё всё. Опять не веришь? – глянь в аннотации, когда писалось. Ей больше ста лет. Кстати, возьми на заметку, как сохранить вечную молодость. А то разгунделся, блин. Поп на печи.
– Ладно, всё так, всё так. Сейчас успокоюсь, – пообещал Иннокентий, утирая вспотевший лоб. – Только скажи, что не будешь писать. И всё, и забыли.
– Вообще, я уже написал, – почесал в затылке Николай.
– Как написал? Целый роман? – на главного героя было жалко смотреть.
– Ну… не роман – роман опять в другой раз. Пока только рассказ. Пойду до редактора прогуляюсь – вдруг повезёт. Ещё не забыл? – ты им понравился.
Как будто война и наверное люди
– Какого чёрта, Петренко? К чему нам эти полуночные подвиги? – приглушённо гнусавил Леонид Кисельков и перешагивал, перепрыгивал, перебирался через очередную промоину. Шаг за шагом. За старым воякой. По размытой, раскисшей дороге, местами переходящей в окопы, местами в болота, местами в новые кладбища. Цепляясь за вездесущую проволоку, спотыкаясь, скользя по липкому грунту, опять цепляясь, наугад матерясь… – Какого чёрта, майор? – устало и безысходно, укрыв ворчливое недовольство за стойкой воротника.