Избранные рассказы

Да, за долгую жизнь он успел наработаться. Годик там, полгодика тут. Дипломированный перспективный филолог, неплохой переводчик, немного артист… Теперь вот – с пистолетом. Но как же так, всё равно кочегар.

«Враги принялись вырывать ему ногти, но Семёнов молчал» – Не хотите? В огонь!

«Последний патрон всегда для себя» – Туда же! Не жалко!

«Нашёл кусок золота и сдал куда следует» – И что с вами делать… Ладно, тоже всё в топку! Весь героизм, все высокие мысли…

Уничтожать идеалы оказалось непросто. Выдёргивать саженцы, перепахивать всходы… Конечно, можно припрятать, отложить до лучших времён, но любой компромисс всегда оставался с гнильцой. Сразу сомнения, беспокойные мысли: может, не стоило, может, не надо, может, всё взять да переиначить… Нетушки, к чёрту эти хождения по мукам. Резать так резать. Сейчас. Один раз. Чтобы больше не вспомнилось.

* * *

Когда всё было кончено, за окном уже занимался рассвет. Куда делись ставни, Кисельков не помнил: скорее всего, задыхаясь в прогоркшем кумаре, он махнул рукой на маскировку. Теперь же, подходя к живительному свету, политрук с упоением втягивал молочный утренний холодок. Тишина. А главное – ВСЁ.

Выгрести кучи золы было делом привычным. Теперь умыться – размылить чумазую перхоть. За ушами, в подмышках, прочихаться, профыркаться… Смена одежды на месте – ждёт не дождётся. Рубашка, подтяжки, и вот уже нет Сатаны с шалым взглядом. Так, привычный служака довольней обычного.

Оставалось дождаться подъёма, а пока Кисельков тяжело присел у стола. Огляделся, словно после побоища, и, машинально раскрыв первый попавшийся томик из уцелевших, бросил взгляд на страницу:

«В порыве боевого азарта он забыл о себе и действовал как истинный защитник отчизны, как частичка огромного целого. Мысли о доме, о детях слились в единую мысль о стране…»

Политрук замотал головой, на минуту придавил скрипнувшие глаза и повторно прошёлся по тексту. Ничего не поменялось: на серых страницах и вправду красовались слова только что сожженного Броневого, невесть как забравшиеся в поэму старой тётки с непроизносимой фамилией.

В недоумении он пролистал издание до конца, и это действительно оказался «Смертельный рывок». Весь. От корки до корки. Поменялась только обложка, хотя правильнее было бы говорить о сменившейся сердцевине.

Чувствуя, что сходит с ума, Кисельков осторожно взял в руки ещё один слащавый роман. Раскрыл и вновь зажмурился. На долю секунды ему показалось, что буквы, вот они вот, сами собой забегали, меняясь местами.

Дальше – больше. Улюлюкая и хохоча, он тормошил книгу за книгой. Авантюристы и ловеласы, пиратские клады и Моны Лизы – все они по непонятному волшебству оборачивались штыками, парадами да мозолистыми гимнами. И даже поэзия…

Раздухарившись, политрук нашарил старину Есенина и перешёл к декламации:

Кем ты станешь спустя столетья?Кем проснёшься, бесстрашный герой?Разбросав между слов междометья,Угнетённый своей конурой!

За окном что-то ухнуло, треснуло, тяжко вздрогнула почва. За первым взрывом ещё и ещё. Ударной волной вышибло двери, обтрясло, обстучало подсохшую глину. С лихим посвистом закружило, размазало по полу и уже там, под столом, затанцевало поднятой пылью.

Кем ты будешь в лучах рассвета?Кем войдёшь в новый мир земной?Завещанье твоё без ответа,Значит, надо кончать долгострой!

Закашлявшись, увязнув горлом в скрипучем песке, он вывалился на улицу. Пробежал метров десять, споткнулся, пропахал землю. На излёте уткнулся во что-то мягкое, липкое, брезгливо вскочил, снова упал, зажимая уши, прополз под телегу. Аааааааааааааааааааааа!!!

Пусть хрипит, порождая восторги,Трижды проклятый, мировойТот порядок, который чтут в морге –Он не станет твоею судьбой!И шагают вновь роты на марше:Не мешает ни снег им, ни зной.Всем на зло этот мир будет краше,И, конечно же, он будет твой!

* * *

Погружённый в недобрые думы, Петренко ступал между воронок. Ни души. Тишина. Ветерок равнодушно трепал какие-то линялые тряпки, но даже он был предательски молчалив. Обгоревшие балки, обгоревшие доски… обгоревшие немые страницы. Гусиным пухом вокруг пепелища.

– Значит, не повезло… Помнишь, где тело нашли?

– Так точно, вот здесь, – отчеканил дежурный, указывая на ничем не приметный клочок земли.

– А говорят, два раза не падает, – с гнусавой детской обидой пробурчал майор и, резко нагнувшись, буквально выдрал из глины какую-то книжку. – Вещь-док, – бросил он, позабыв, что здесь уже столько лет не гражданка.

Солдат не ответил, только пожал плечами да машинально поправил ремень. Сейчас больше всего на свете ему хотелось набить брюхо тушёнкой и сразу спать – можно прям-здесь, и выпить, и после и до. И сапог сухой, без дырявого голенища, и махорки, и настоящей сральной бумаги. И снова тушёнки…

Только вот на обед, сука, уже не успеть.

Да.

Занимается день на востоке:Облака словно сшиты с землёй.В тёмно-красной, в тугой поволоке,Заклеймённой порочной иглой!Но раздуть, не боясь опозданья,Раззадорить лихой кочергой.Если стал уж героем изгнанья,Не стыдись, что сегодня такой!

Задолбало ми-ми-ми! (неженский рассказ)

Антонина Липаткина. Молчаливая, добрая. Чистила зубы, выпивала два йогурта, терпеливо ехала туда, где работала. В дороге сильно любила море, на котором никогда не была, а на работе – фиалки, которые пыталась выращивать. Не получалось. Ещё она любила себя, но не просто так, а себя в следующей жизни. В которой всё обязательно будет совершенно иным. А теперешнее «как же оно задолбало!» позабудется и растает бессмысленным сном.

Так она и работала. С десяти до восьми. Продавщицей в маленьком магазинчике женской одежды. Пассивно ненавидя любых покупательниц и раз за разом представляя себя на свиданках с редкими мужчинами. Иногда под шумок утягивала особо понравившиеся шмотки, но надевать не решалась – боялась, поймают. Из развлечений: приёмник да обеденный перерыв. В остальное время – вереница прохожих за хрустальной витриной. Аквариум наоборот. А ещё…

Раскидистый треск, хруст бильярдных шаров – и холодный сентябрьский дождь придавил старый город. Зазвенел по железу, расцарапал запылённые стёкла… загудел в водостоках. Свинцовыми пузырями мозоля асфальт, выплеснулся на мостовую.

Вспышка, вспышка, ещё… чуть запоздалые затяжные раскаты. А промеж них немота, суета, трепыханье прохожих. И зонтики, зонтики… грибами… нет – разноцветными воздушными шариками. Заколыхались, задёргались, потекли врассыпную. Цепляясь и сталкиваясь – словно на ощупь. Вдоль улиц, вдоль переулков, мимо витрины. Через неё всё видать, когда с крыши не каплет. И мокрая кошка: от самых дверей – в глубь магазина. Лап-лап-лапками, сердитыми, мокрыми. Почти чёрной молнией, почти буревестник.

– А ну!.. Ты ж куда?! – зашикала Тонька, приподнимаясь над кассой.

Не то чтобы с умыслом… скорее от любопытства, от радости. Сидеть одной целый день за прилавком с колготками, а тут… живое, взъерошенное. Деловое, что муха в компоте. Прошлёпало, словно к себе, словно всегда. И молча заныкалось промеж дамских шмоток. Словно и не было – одни следы на полу. Полтергейст.

– Крысь-крысь-крысь… Где ты там? Выходи.

Но в это мгновение над головой грохнуло так, что завыли машины.