Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16

Нет, все бесполезно – я не изменился и никогда не изменюсь. Мне от рождения были присущи мягкость, уступчивость, чувствительность, и я не в силах очерстветь. Все, чего я жаждал, к чему стремился – стать холодным, стоически отчужденным и равнодушным, истинным спартанцем, – все это было не моим. Неискоренимо помеченный своим странным детством, в котором слишком много женщин воспитывали меня, я был и останусь жертвой всего, что относится к области чувств, – невольным рабом собственных эмоций.

И карман пшеницы

[722]

Глава первая

Письмо пришло экспресс-почтой в конце дня.

Я с довольным видом стоял на террасе лечебницы возле Хозяйки Мюллер, привычно изображая вежливый интерес к тому, как дети набиваются в большой зеленый туристский автобус, который должен был доставить их через горный перевал Эхберг в Базель на чартерный ночной рейс обратно в Лидс. Дождей за минувшие шесть недель почти не было, и эта мелюзга выглядела здоровой и всем довольной, прилипая к открытым боковым окнам, чтобы выкрикнуть auf Wiedersehen [723] и прочие нахватанные в Schweizerdeutsch [724] словечки. Дети размахивали бумажными швейцарскими флажками, которые Хозяйка всегда раздавала вместе с образцами национальной гордости – брусками молочного шоколада. Когда автобус покатил по дороге, все запели «Lili Marlene» [725] . Они прихватили и эту песню, бесконечно крутя в игровой комнате старую поцарапанную пластинку.

722

Вторая строчка из старинной английской детской песенки, в которой на самом деле фигурирует не пшеница, а рожь. Мы позволили себе эту небольшую замену во имя благозвучности. Целиком песенку можно перевести так:

Песенка в шесть пенсов

И карман пшеницы.

В пироге с начинкой

Сорок две синицы.

(Перевод И. Куберского)

723

До свидания (нем.).

724

Швейцарский немецкий язык (нем.).

725

Песня, ставшая популярной во время Второй мировой войны как у немецких солдат, так и противостоящих им солдат союзных армий. Автором слов был учитель Ханс Ляйп (1893–1983) – сын портового рабочего из Гамбурга, впоследствии известный поэт и художник.

– Ну, это последняя летняя группа, Хозяйка, – заметил я в поэтическом настрое, когда автобус исчез за ворсистым краем хвойного леса. – Славные были сорванцы.

– Ах, Herr [726] доктор. – Она осуждающе, но притом с симпатией подняла палец. – Почему вы должны говорить этот слово «сорфанцы»? Эти последний дети были добрый дети, а для меня добрый дети есть изделие Бога.

– Но, Хозяйка, – быстро нашелся я, – «сорванец» – это просто английская идиома с ласкательным значением. В Британии люди самого высокого ранга могут публично отзываться о своих потомках как о сорванцах.

726

Господин (нем.).

– Ах так? Вы серьезно?

– Уверяю вас.

– Так! Забавная ласкательность. Английская одиома [727] знатных людей.

– Именно.

Ее маленькие глаза глянули на меня со снисходительным одобрением. Хюльда Мюллер была толстой женщиной лет шестидесяти, похожая на архитектурную постройку позднего викторианства с выдающимся портиком. Колючие седые волосы торчали из-под ее белой шапочки на шнурке, ее пробивающиеся усики были незаметно припудрены. Облаченная до пят в бесформенное белое платье, которое были обречены носить кантональные сестры-хозяйки, она была образцом истинной швейцарки. Правильная, помешанная на чистоте, без чувства юмора, невыносимо скучная и чуть ли не сноб, в примитивном смысле этого слова, проникнутая врожденным германским почтением к чинам и рангам. Но толковая и работящая, пашущая по пятнадцать часов в день, справляющаяся с нехваткой персонала в палате и на кухне, потчующая меня так, как никто прежде не потчевал на протяжении всей моей жалкой карьеры.

727

Возможно, шутливая аллюзия на слово odious – одиозный, гнусный (англ.).

– Мне очень приятно, что вы объясняете такие одиомы, Herr доктор Кэрролл. Вы человек знающий и из Hochgeboren [728] .

– О, пожалуйста, Хозяйка, вы получите все одиомы, какие только у меня есть.

Эй, поосторожней, клоун, не заходи слишком далеко. Я сверкнул в ее сторону улыбкой, постаравшись придать таковой очарование. В любом учреждении это первое правило выживания рядом с сестрой-хозяйкой. И так как я получил небесное послание всего семь месяцев назад, то усердно окучивал Хюльду, вешая ей на уши вдохновенную лапшу, создавая благородных предков, дабы укрепить свой имидж. Так что теперь этот старый огнедышащий дракон, этот ветеран больничных уток, эта жрица Гиппократа в белой сутане была полностью моей, или, точнее, я был ее ясноглазый Junge [729] .

728

То есть из «благородных» (нем.).

729

Мальчик (нем.).

– Теперь у нас перерыв на шесть неделя, – размышляла она. – Вы вернетесь к работа аспирантом в Zurich Kantonspital? [730]

– Я буду туда ездить по крайней мере раз или два раза в неделю, – подумав, согласился я. – Начиная со вторника.

– Ах, как хорошо иметь молодой, напористый, научный доктор. Наш бывший Herr доктор был… – она покачала головой, – ein Schrinker [731] .

730

Кантональная больница (нем.).

731

Здесь: сморчок (нем.).

– Das war nicht gut fur Sie [732] , – ответил я, продемонстрировав свой прогресс в разговорном немецком.

– Nein, aber das ist ein Problem fur seine neue Frau [733] . — Прояснив таким образом, что женатые доктора нежелательны в данной лечебнице, она посмотрела на часы, висевшие у нее на груди. – А теперь пойду присмотреть за ваш чай. – Отойдя, она лукаво взглянула на меня. – Вам ведь нравятся сырники с яйцо и хлебный крошка – я их специально для вас готовить.

732

Это было плохо для вас (нем.).

733

Нет, но это проблема для его новой жены (нем.).

– Хозяйка, они прелесть… А вы… вы просто прелестница.

Она хихикнула – не удивленная, а просто польщенная.

– При лестнице? Это хорош?

– Лучше не бывает.

Когда она ушла, я вдруг рассердился на себя. Она была по-своему доброй и достойной уважения. И разве я не должен благодарить свою счастливую звезду за пребывание здесь? Наконец-то я в шоколаде после восьми лет всевозможного дерьма в виде общей практики.

Окончив университет в Уинтоне, я отправился в Австралию судовым врачом на грузовом корабле, а затем вернулся в полной боевой готовности для прыжка на Харли-стрит [734] . Довольно скоро выяснилось, чего стоят финансовая и профессиональная составляющие шотландского высшего, низко котируемого образования. Кому ты такой нужен, с огородным навозом на сапогах и кашей, еще не просохшей на губах? Сначала несколько случайных заработков, один в Хайленде у тяжко пьющего члена клана Макклуфов, затем – недолго – ассистентом, а далее – в трущобах Уинтона, где, чуть ли не голодая, я сверхурочно принимал страдающего ожирением старого тунеядца, который пригребал ко мне после выходных, проведенных в Глендрум-Гидро, с кучей карт меню, предлагавших самые разные блюда, тотчас же садился и, пуская слюни на пузо, читал их мне одно за другим.

734

Харли-стрит – район в Лондоне, где сосредоточены медицинские центры, в настоящее время – в основном частные клиники премиум-класса.

Затем долгая работа помощником врача в Ноттингеме при довольно смутных видах на партнерство, чему так и не было суждено осуществиться. Но стоит ли расширять сей печальный список: бесконечные часы тяжелых операций, ночные вызовы, медицинские страховки, которые в результате оказывались поддельными, скудная, нерегулярная сухомятка, неравномерное разделение труда под самодовольные тирады: «Да, кстати, Кэрролл, мы с женой собираемся на званый ужин и в театр. Ты не против разделаться с этими тремя последними вызовами, которые только что поступили?»

Но на ужин вывозили не всех жен. «Я часто думаю, доктор Кэрролл, что гроблю лучшие годы своей жизни в Садсбери. Сидни так завяз в своей практике; вам, должно быть, это очевидно – вы такой понимающий для молодого человека». Притом с томным взглядом она отрезает мне лишний кусок тощей баранины под картофельное пюре, пока Сидни зарывался мордой в B. M. J. [735] Бедная, пухлая, увядающая в тоске, я утешил вас лишь добрым словом. Как можно было найти любовь в этих унылых панталонах, каждый понедельник вывешиваемых на заднем дворе Садсбери?

735

Британский медицинский журнал, издается с 1840 г.

Последний раз я сполна черпанул грязи, когда меня, в статусе врача-акушера Службы медицинской помощи Рондда-Вэлли в Южном Уэльсе, чуть ли не каждую ночь будила сестра-акушерка, – полуодетый и все еще полусонный, я, пошатываясь, брел в сумрачный мир бесконечных шахтерских жилищ, где на ощупь взбирался по лестнице на чердак, накладывал щипцы и тянул, ощущая себя послушным роботом, возможно, ударником на тарелках, в дикой симфонии пота, слез, дерьма и крови.

Стоя утром после такой ночи на бетонном полу центральной больницы, все еще в своем профессиональном облачении, в старом пальто и разваливающихся башмаках, и заворачивая бутылку экстракта спорыньи – эту панацею при нежелающей выходить плаценте – в выдранную из «Ланцета» [736] страницу, я случайно прочел на ней воспаленными глазами рекламное объявление.

736

«The Lancet» – один из наиболее авторитетных общих журналов по медицине; основан в 1823 г. в Англии.