Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16

Нэнси так и замерла посреди спальни. Сначала на ее лице отразилось удивление. Она совершенно не ожидала, что в номере кто-то есть, голоса же принадлежали Кэтрин и Мэддену. Затем постепенно выражение ее лица стало меняться. Голоса доносились до нее совершенно отчетливо – в них была пугающая и безошибочная ясность. Мэдден и Кэтрин, видимо, появились незадолго до нее и теперь прощались. Это было странное прощание, сдержанное, но полное мрачного смысла, и каждое слово, прозвучавшее при этом, поразило Нэнси как удар молнии. Все еще стоя неподвижно, она услышала, как Мэдден вышел из номера. Пять минут спустя ушла и Кэтрин.

Из горла Нэнси вырвался звук, похожий то ли на рыдание, то ли на детский вскрик ужаса. Чувствуя приступ головокружения, она вошла в гостиную, которая теперь была пуста, если не считать эха тех нескольких памятных слов. Она огляделась вокруг. Какой привычной показалась ей эта обстановка – и в то же время каким незнакомым стало все вокруг! Крис любил Кэтрин. Да, Крис, который собирался жениться на ней в субботу, на самом деле любил Кэтрин. Волна гнева захлестнула Нэнси, затем схлынула. Нэнси стало холодно. Она бросилась на диван, прикусив нижнюю губу. Ей было все ясно – Кэтрин и Мэдден совместными усилиями намеревались сохранить ее счастье. Ее гордыню как ветром сдуло. Она почувствовала себя неполноценной и униженной. Она была так уверена в себе, так эгоистична и самодовольна. Да, всю свою жизнь она была такой, принимая все как должное, ничего не давая взамен. Теперь, словно при вспышке молнии, она увидела себя со стороны, отчетливо увидела свое положение. Она разразилась безудержными слезами.

Она не знала, как долго плакала, но наконец буря прошла. Она тихо повернулась на спину, в ее глазах застыло что-то странное, ее крепкое, стройное тело казалось непривычно беспомощным. Мысли остановились, но способность чувствовать, казалось, удвоилась и усилилась. Как будто каким-то чудом она лишилась защитного кокона детства. Она больше не была маленькой девочкой, а стала взрослой. Комната плыла вокруг нее. Нэнси невольно наблюдала за плавным перемещением бледного солнечного света по противоположной стене, ее сознание каждый раз застывало от повторяющихся уколов боли. Она смутно ощущала, как, подобно этому солнечному свету, ее медленно наполняет и согревает то, что можно было бы назвать преображенной духовностью.

Наконец она глубоко вздохнула и пошевелилась. Посмотрела на часы – было почти пять. Протянув руку, она спокойно позвонила, чтобы принесли чай. Выпив чашку, закурила сигарету. Мгновение спустя дверь открылась, и в номер вошла Кэтрин.

– Ой! – воскликнула Кэтрин, снимая шляпу и бросая ее на стол. – Ты вернулась.

Нэнси сдержанно кивнула:

– Только что. Выпей чаю.

Она сама не понимала, откуда взялась эта невозмутимость, однако каким-то образом на нее снизошло спокойствие.

Она налила чай, слушая рассказ Кэтрин о прибытии «Европы». Аптон, которого Кэтрин только что оставила в его отеле, был в прекрасном расположении духа и с нетерпением ждал премьеры.

Наступило молчание, затем Кэтрин спросила со слабой улыбкой:

– Раз уж мы заговорили об этом, как ты относишься к предстоящему вечеру?

Нэнси не отрывала взгляда от потолка.

– Я в полном порядке. – Она сделала паузу. – А что ты ожидала услышать?

Кэтрин поставила свою чашку.

– О, я не знаю. Я подумала, что могла бы что-то сделать для тебя.

Еще одна пауза. Не поворачивая головы, Нэнси затушила сигарету.

– Я как-нибудь обойдусь без хереса и бисквитов, – заметила она со слегка загадочной улыбкой. – Это из эпохи кринолинов. Вместе с боязнью сцены, обожженными перьями, потоками слез и обмороками. – Она помолчала. – У меня получится. Надеюсь, что так. И это все, что требуется!

Так что Кэтрин пришлось оставить эту тему. В каком-то смысле она была удивлена отстраненностью Нэнси. Кэтрин была готова к некоторому проявлению чувств накануне премьеры. Но Нэнси не выказывала никаких признаков нервозности. Она действительно выглядела необычайно тихой, почти безразличной к тому, что будет.

Главное, о чем думала Кэтрин в настоящий момент, – это о счастье Нэнси. По этой причине ее не особо заботил успех или провал постановки. Все это представлялось ей малозначимым по сравнению с более глубокими и насущными проблемами. Она должна была присутствовать на премьере ради Нэнси, но, когда все закончится, она разом выпутается из этой трагической неразберихи. Решение было принято. «Пиндарик» отплывал в субботу. Оказавшись на борту, Кэтрин вычеркнет из жизни этот эпизод своей вопиющей глупости. У нее было печальное, но твердое убеждение, что Нэнси и Мэдден, предоставленные самим себе, разрешат свои трудности и скоро забудут ее.

Теперь же Кэтрин встала, чтобы одеться. Она договорилась пораньше поужинать с Аптоном в ресторане «У Пьера». Пробило семь часов, и ей пора было уходить. Перед уходом она нежно поцеловала Нэнси и пожелала ей удачи. И снова была озадачена безразличием Нэнси. «Она нервничает, – подумала Кэтрин с легким состраданием, – и изо всех сил старается это скрыть».

Ужинали в маленькой компании – только полковник Огден с супругой и некая миссис Моран, не считая Чарли и самой Кэтрин, заранее предупредившей, что ей не нужна толпа, так как в противном случае Чарли, у которого на Манхэттене было столько же друзей, сколько и в Мейфэре, собрал бы за столом по меньшей мере с десяток гостей. Несмотря на гложущую ее душевную муку, ужин с безупречным обслуживанием, изысканной едой и вином и, прежде всего, с чувством непринужденности в общении, притупил остроту ее боли. Огдены были важными персонами: полковник Огден был одним из ведущих банкиров Нью-Йорка, а миссис Моран, худая, темноволосая и остроумная, была женой или, как она сама насмешливо заявляла, «поло-вдовой» Ральфа Морана, игрока в поло, звезды Медоубрука и всей Америки. Кэтрин предположила, что между Чарли и миссис Моран был давний роман, который теперь находился в низшей точке, переродившись в так называемую дружбу, но здесь, в этом обществе, сей факт едва ли казался неуместным и почему-то не огорчал ее.

Этим вечером Чарли превзошел самого себя. Словно ставя некий рекорд, он следил за тем, чтобы бокал Кэтрин постоянно был наполнен шампанским. Он не умолкал ни на минуту – поток светских новостей и анекдотов поддерживал оживление за столом. Ближе к десерту его улыбка стала чуть натянутой, а речь – немного сбивчивой, но каким-то образом все это вписывалось в личность Чарли – великодушного, безобидного и естественного. В дополнение к кофе он, посовещавшись с официантом, настоял на бутылке токайского, редкого и – если верить Чарли и официанту – исторического марочного вина из погреба великого герцога Фердинанда. Насыщенный золотистый ликер, полный ароматных, но в то же время мягких эфиров, довершил анестезию израненных чувств Кэтрин. Выходя из ресторана, она не без горечи подумала, что в этой тусклой жизни бывают моменты, когда без отрадного наркоза не обойтись.

К их прибытию театр был уже почти полон, и, судя по давке в фойе, казалось, что он будет забит до отказа. У Бертрама, с его международными связями и репутацией космополита, в Нью-Йорке было много поклонников, что гарантировало ему если не клаку [204] , поскольку галерка не раз честно возражала против его идей, то, по крайней мере, свою публику на премьере, состоящую из критиков и друзей-доброжелателей.

Со своего места в центре из первых рядов партера Кэтрин оглядела зал, узнав многих знаменитых посетителей премьер. Затем внезапно она опустила глаза. В конце ее ряда, возле Бертрама, сидел Мэдден. Тоска, мгновенно пронзившая Кэтрин, была смертельней сердечного приступа. Кровь отхлынула, а затем прилила к ее лбу. Держа программу задрожавшей рукой, она наклонила голову и сделала вид, что изучает содержание. Мэдден ее не видел. Он был с группой Бертрама. Где он ужинал, она не знала, но Нэнси говорила, что он присоединится к ней после спектакля.

204

Клака – группа людей, нанимаемая для создания искусственного успеха или провала какого-либо выступления.

Тут свет погас, и разговоры вокруг прекратились. Восприняв это как милосердную отсрочку, Кэтрин подняла разгоряченное лицо и устремила взор на сцену, которая без намека на оригинальность представляла собой интерьер гостиной в доме в Сассексе. Кэтрин уже была знакома с пьесой, прочтя ее во время трансатлантического рейса.

Пьеса представляла собой историю бизнесмена средних лет по имени Рентон, все еще безмерно влюбленного в свою жену, которую играла Паула Брент, – эдакое томное, с кошачьими повадками создание, склонное к сентиментальным чувственным утехам. Когда поднялся занавес, как раз им-то она и предавалась. Первый акт и вправду был главным образом посвящен ее любовным грезам и ревности Рентона.