Избранные статьи

Отношение к богам у Хлебникова оказывается амбивалентным. Боги как символы человечества прекрасны — отсюда идиллия исходного стихотворения «Туда, туда, где Изанаги…». Но боги как реальные хозяева мировых событий — это зло, это гнет, который должен быть свергнут (богоборческая тема, проходящая в творчестве едва ли не всех футуристов). Свержение это происходит в «Зангези», который был написан через два месяца после «Богов». Во 2-й плоскости («Истина: боги близко!..») боги занимаются своими делами и обмениваются репликами без ремарок — почти теми же строчками, что в пьесе «Боги». В 11-й плоскости «боги шумят крылами, улетая ниже облака» и, прокричав десяток строк, исчезают («Боги улетели, испуганные мощью наших голосов. К худу или к добру?»). Это — потому, что в промежутке Зангези открыл людям закон времени и судьбы, звездный язык вселенной и все роды разума, сделав их «могатырями». Зангези делал это на земле — а что делалось в этом промежутке на небе? Там Судьба, открывшаяся людям как закон, открывалась не знающим закона богам как гадание, как жребий. А форма этого гадания — считалка.

В поведении богов в пьесе Хлебникова можно найти аналоги всем этапам считания. При считании играющие становятся в ряд или в круг, каждый на свое место; считалочник начинает обходить всех, скандируя считалку по слогу или по слову на каждого; на кого-то падает последнее «выйди вон» (или «бакс», или «крест» и пр.), и он выходит из круга; счет продолжается, круг постепенно сужается, пока не остается последний — тот, кому водить. Что мы видим в «Богах»? Ряда или круга, конечно, нет, но все боги неподвижны на своих местах, в репрезентативных позах: они готовы к считанию. Кто считалочник? Можно полагать, что о его роли напоминает Эрот/Амур: он один движется, суетится и даже колотит Юнону осокой, как настоящий считалочник, касающийся рукой пересчитываемых. Любовь, ведущая считалку, исход которой смерть, — образ вполне архетипический и очень по-хлебниковски выраженный. А можно полагать, что роль считалочника переходит от бога к богу со сменой реплик — при большом числе играющих и долгом считании считалочники могут меняться [110] . Текст считалки — вся пьеса (по крайней мере, почти вся ее заумная часть). Время течет божественно-медленно, и, скучая от счета до счета, Венера успевает поплакать об Озирисе, Кали — поторжествовать над убитой жертвой, а Перун — ввести в круг нового играющего, Ундури. Роковое «выйди вон» падает на Бальдура — почти тотчас после того, как Лель, эта третья ипостась Эрота/Амура, сказал свои несколько строк и Юнона позвала «Бальдур, иди сюда» [111] : любовь и смерть смыкаются. Бальдур убит, круг богов сужается. И здесь мы начинаем понимать, что он — не первая и не последняя жертва, что это не первый и не последний цикл счета. Бальдуру предшествовал Озирис, в начале пьесы оплакиваемый Венерой (может быть, по созвучию, он и был Зи-зи ризи, последний любовник Юноны?), а за ним последуют, рано или поздно, все остальные боги. В эту картину уже легко вписываются и речи Кали о смерти, и Ундури, высеченный остяком, и снежный пепел богов, падающий с неба.

110

Виноградов Г. С.Указ. соч., с. 37.

111

Хлебников упорно представлял ребе строгую римскую Юнону любвеобильной «небесной бабой» — вспомним раннюю балладу «Любовник Юноны».

Так представляет себе и читателю Велимир Хлебников одну из постоянных тем мировой мифологии, тему гибели богов, — в виде исполинской считалки.

ПОСТСКРИПТУМ.Эта статья была написана более 10 лет назад и долго ждала публикации в несостоявшемся московском сборнике о В. Хлебникове. С тех пор на смежную тему появилась превосходная работа: Vroon R.Four analogues to Xlebnikov’s «Language of the Gods», in: The structures of the literary process: Studies dedicated to the memory of Felix Vodicka, ed. by P. Steiner a. o. Amsterdam, 1982, p. 581–597. «Четыре аналога» — это 1) перечни собственных имен («Шли чоктосы и команчи…» — «боги как будто силятся выговорить собственные имена»), 2) поливановские «звуковые жесты японского языка» («горогоро — звук грома…»), 3) сектантская глоссолалия («Шуа эа, шуа эа…») и 4) детская речь и, в частности, считалки. Нам хотелось показать, что значение последнего аналога в этом ряду особенное.

«Поэма воздуха» Марины Цветаевой: Опыт интерпретации

1. Текст. Источник — единственная прижизненная публикация в «Воле России», 1930, № 1, с. 16–26 (фотокопия — в «Несобранных произведениях» под ред. Г. Витженса. Мюнхен, 1971). Исправление опечаток по рукописи — в изд. «Стихотворения и поэмы» под ред. Е. Б. Коркиной (Л., 1990, с. 575–584).

[I] Ну, вот и двустишье Начальное. Первый гвоздь. Дверь явно затихла, Как дверь, за которой гость. Стоявший — так хвоя У входа, спросите вдов — Был полон покоя, Как гость, за которым зов Хозяина, бденье Хозяйское. Скажем так: Был полон терпенья, Как гость, за которым знак Хозяйки — всей тьмы знак! — Та молния поверх слуг! Живой или призрак — Как гость, за которым стук Сплошной, не по средствам Ничьим — оттого и мрем — Хозяйкина сердца: Березы под топором. Расколотый ящик Пандорин, ларец забот! Без счету — входящих. Но кто же без стука — ждет? Уверенность в слухе И в сроке. Припав к стене, Уверенность в ухе Ответном. (Твоя — во мне.) Заведомость входа. Та сладкая (игры в страх!) Особого рода Оттяжка — с ключом в руках. Презрение к чувствам, Над миром мужей и жен — Та Оптина пустынь, Отдавшая — даже звон. Душа без прослойки Чувств. Голая, как феллах. Дверь делала стойку. Не то же ли об ушах? Как фавновы рожки Вставали. Как ро-та… пли! Еще бы немножко — Да просто б сошла с петли От силы присутствья Заспинного. В час смертей Так жилы трясутся, Натянутые сверх всей Возможности. Стука Не следовало. Пол — плыл. Дверь кинулась в руку. Мрак — чуточку отступил. ______________ [II] Полная естественность. Свойственность. Застой. Лестница, как лестница. Час — как час (ночной). Вдоль стены — распластанность Чья-то. Отдышав Садом, кто-то явственно Уступал мне шаг — В полную божественность Ночи, в полный рост Неба. (Точно лиственниц Шум, пены о мост…) В полную неведомость Часа и страны. В полную невидимость — Даже на тени. (Не черным-черна уже Ночь — черна-черным! Оболочки радужной Киноварь, кармин… Расцедив сетчаткою Мир на сей и твой — Больше не запачкаю Ока — красотой!) Сон? Но в лучшем случае — Слог. А в нем? Под ним? Чудится? Дай вслушаюсь: Мы,а шаг один! И не парный, слаженный, Тот, сиротство двух. Одиночный — каждого Шаг — пока не дух: Мой. (Не то, что дыры в них — Стыд, а вот — платать!) Что-то нужно выравнять: Либо ты на пядь Снизься, на мыслителей Всех — державу всю! Либо — и услышана: Больше не звучу. ______________ [III] Полная срифмованность. Ритм, впервые мой! Как Колумб здороваюсь С новою землей — Воздухом. Ходячие Истины забудь! С сильною отдачею Грунт, как будто грудь Женщины под стоптанным Вое-сапогом. (Матери — под стопками Детскими…) В тугом — Шаг. Противу мнения: Не удобохож — Путь. Сопротивлением Сферы — как сквозь рожь Русскую, сквозь отроду — Рис, — тобой, Китай! Словно моря противу (Противу — читай — По сердцу!) сплечением Толп — Гераклом бьюсь! — Землеизлучение. Первый воздух — густ. Сню тебя иль снюсь тебе, — Сушь, вопрос седин Лекторских. Дай вчувствуюсь: Мы,а вздох один! И не парный, спаренный Тот, удушье двух — Одиночной камеры Вздох: — еще не взбух Днепр? Еврея с цитрою Взрыд: — ужель оглох? Что-то нужно выправить: Либо ты на вздох Сдайся, на всесущие Все, — страшась, прошу. Либо — и отпущена: Больше не дышу. ______________ [IV] Времечко осадное, То сыпняк в Москве! Кончено. Отстрадано В каменном мешке Легкого! Исследуйте Слизь! Сняты врата Воздуха. Оседлости Прорвана черта. Мать! Не даром чаяла: Цел воздухобор! Но сплошное аэро — Сам — зачем прибор? Твердь, стелись под лодкою Легкою — утла! Но — сплошное легкое — Сам — зачем петля Мертвая? Полощется, Плещется… И вот — Не жалейте летчика! Тут-то и полет! Не рядите в саваны Косточки его. Курс воздухоплаванья — Смерть, и ничего Смертного в ней. (Розысков Дичь… Щепы?.. Винты?..) Ахиллесы воздуха — Все! — хотя б и ты, Не дышите славою, — Воздухом низов. Курс воздухоплаванья Смерть, где все с азов, Заново… ______________ [IV a] Слава тебе, допустившему бреши: Больше не вешу. Слава тебе, обвалившему крышу: Больше не слышу. Солнцепричастная, больше не щурюсь: Дух — не дышу уж. Твердое тело есть мертвое тело: Огтяготела. ______________ [V] Легче, легче лодок На слюде прибрежий. О, как воздух легок: Реже — реже — реже… Баловливых рыбок Скользь — форель за кончик… О, как воздух ливок, Ливок! Ливче гончей Сквозь овсы, а скользок! Волоски — а веек! — Тех, что только ползать Стали — ливче леек! Чт'o я — скользче лыка Свежего и лука. Пагодо-музыкой усин и бамбука, — Пагодо-завесой… Плещь! Все шли б и шли бы… Для чего Гермесу — Крыльца? Плавнички бы — Пловче! Да ведь ливмя Льет! Ирида! Ирис! Не твоим ли ливнем Шемахинским или ж Кашемирским… Танец — Ввысь! Таков от клиник Путь: сперва не тянет Персть, потом не примет Ног. Без дна, а тверже Льдов! Закон отсутствий Всех: сперва не держит Твердь, потом не пустит В высь. Наяда? Пэри? Баба с огорода! Старая потеря Тела через воду. (Водо-сомущения Плеск. Песчаный спуск.) — Землеотпущение. Третий воздух — пуст. ______________ [VI] Седью, как сквозь невод Дедов, как сквозь косу Бабкину, — а редок! Редок, реже проса В засуху. (Облезут Все, верхи бесхлебны.) О, как воздух резок, Резок, реже гребня Песьего. Для песьих Курч. Счастливых засек — Редью. Как сквозь просып Первый (нам-то — засып!) Бредопереездов Редь, связать — неможность. О, как воздух резок, Резок, резче ножниц, Нет, резца… Как жальцем — В боль — уже на убыль. Редью, как сквозь пальцы… Сердца, как сквозь зубы — Довода — на credo Уст полураскрытых. О, как воздух цедок, Цедок, цедче сита Творческого (влажен — Ил, бессмертье — сухо). Цедок, цедче глаза Гетевского, слуха Рильковского… (Шепчет Бог, своей — страшася Мощи…) А не цедче Разве только часа Судного… В ломоту Жатв — зачем рождаем? …Всем неумолотом, Всем неурожаем Верха… По расщелинам Сим — ни вол ни плуг. — Землеотлучение. — Пятый воздух — звук. ______________ [VII] Голубиных грудок Гром — отсюда родом! О, как воздух гудок, Гудок, гудче года Нового! Порубок — Гуд, дубов под корень. О, как воздух гудок, Гудок, гудче горя Нового, спасиба Царского. Под градом — Жести, гудче глыбы В деле, гудче клада В песне, в большеротой Памяти народной. Соловьиных глоток Гром — отсюда родом! Рыдью, медью, гудью, Вьюго-Богослова Гудью, точно грудью Певчей — небосвода Небом или лоном Лиро-черепахи? Гудом, гудче Дона В битву, гудче плахи В жатву… По загибам, Погрознее горных, Звука — как по глыбам Фив нерукотворных! Семь — пласты и зыби! Семь — heilige Sieben! Семь в основе лиры, Семь в основе мира. Раз основа лиры — Семь, основа мира — Лирика. Так глыбы Фив по звуку лиры. О, еще в котельной Тела — «легче пуха!» Старая потеря Тела через ухо. Ухом — чистым духом Быть. Оставьте буквы — Веку. Чистым слухом Или чистым звуком Движемся? Преднота Сна. Предзноб блаженства. Гудок, гудче грота В бури равноденствья. Темени — в падучке, Голода — утробой Гудче… А не гудче Разве только гроба В Пасху… ______________ [VII а] И гудче гудкого Паузами, промежутками Мочи, и движче движкого Паузами, передышками Паровика за мучкою… Чередованьем лучшего Из мановений божеских: Воздуха с — лучше-воздуха! И — не скажу, чтоб сладкими — Паузами: пересадками С местного в межпространственный — Паузами, полустанками Сердца, когда от легкого — Ох! — полуостановками Вздоха, — мытарства рыбного Паузами, перерывами Тока, паров на убыли Паузами, перерубами Пульса — невнятно сказано: Паузами — ложь, раз спазмами Вздоха… Дыра бездонная Легкого, пораженного Вечностью… Не все ее — Так. Иные — смерть. — Землеотсечение. Кончен воздух. Твердь. ______________ [VIII] Музыка надсадная! Вздох — всегда вотще! Кончено! Отстрадано В газовом мешке Воздуха. Без компаса Ввысь! Дитя — в отца! Час, когда потомственность Ска — зы — ва — eт — ся. Твердь! Голов бестормозных Трахт! И как отсечь: Полная оторванность Темени от плеч — Сброшенных… Беспочвенных — Грунт! Гермес — свои! Полное и точное Чувство головы С крыльями. Двух способов Нет — один и прям. Так, пространством всосанный. Шпиль роняет храм — Дням. Не в день, а исподволь Бог сквозь дичь и глушь Чувств. Из лука выстрелом — Ввысь! Не в царство душ — В полное владычество Лба. Предел? — Осиль: В час, когда готический Храм нагонит шпиль Собственный — и вычислив Все — когорты числ! — В час, когда готический Шпиль нагонит смысл Собственный… Мёдон, в дни Линдберга.

2. Повод. Дата «Поэмы воздуха» (ПВ), 15 мая — 24 июня 1927 г., обозначена: «в дни Линдберга». Это — торжество первого трансатлантического перелета. Отношение Цветаевой к такого рода победам над стихией, по-видимому, амбивалентно: она приемлет их как «победы человеческого духа над стихией» и осуждает как «победы человеческой плоти над стихией». Как всегда, она с теми, кто борется, и против тех, кто победил. Линдберг боролся с сильнейшим, рисковал жизнью, и поэтому она с ним; герои «Лестницы» или «Оды пешему ходу» пожинают плоды, не борясь и не рискуя, и поэтому она против них и за побежденную стихию. Но если бы Линдберг не победил, а погиб в борьбе, он был бы для Цветаевой еще более бесспорным героем — поражение плоти есть ручательство в победе духа. Отсюда —…

3. Тема. Она может быть определена: «смерть и вознесение». Летчик есть подобие поэта, преодолевателя всего земного (ср. о догоняющих бога: «И поэты, и летчики — Все отчаивались!» в стих. «Бог», 1922); но подобие — несовершенное, наивно надеющееся на утлый «прибор» и обольщающееся жизнью и славой вместо смерти и самоотречения (самоотрешения), в которых только и есть истинное вознесение, победа над воздухом. За несколько месяцев до ПВ те же темы смерти-несмерти и вознесения являлись в поэме на смерть Рильке «Новогоднее» (Н) (ср. там «нет ни жизни, нет ни смерти: третье, новое», здесь «смерть, и ничего смертного в ней»).

4. Членение: композиция размеров. Метрическая композиция поэмы выглядит так (нумерация отрывков добавлена нами):

Таким образом, из 8 отрывков первый (особенно) и последний метрически отделены, а средние объединены в две группы по три, каждая из которых заканчивается вставкой в другом размере (IV a и VII a), явно отмечающей композиционную паузу.

5. Связи: композиция повторов. Рубрикация и организация текста системой параллелизмов и иных повторов — обычный цветаевский прием. Наиболее заметные (перекидывающиеся из главы в главу) повторы такого рода — следующие:

I). (Перекличек с другими отрывками нет.)

II). Полная естественность… Дай вслушаюсь: Мы, а шаг один! И не парный… Что-то нужно выравнять — либо — либо — больше не звучу.

III). Полная срифмованность… Землеизлучение. Первый воздух — густ… Дай вчувствуюсь: Мы, а вздох один! И не парный… Что-то нужно выправить — либо — либо — Больше не дышу.

IV). …Кончено. Отстрадано в каменном мешке…

V). О, как воздух… легок — реже — ливок — скользок — веек… Потеря тела через воду… Землеотпущение. Третий воздух — пуст.

IV). О, как воздух… редок — резок — цедок… А не цедче разве только часа судного… Землеотлучение. Пятый воздух — звук.

VII). О, как воздух — гудок… Потеря тела через ухо… А не гудче разве только гроба в Пасху… Землеотсечение. Кончен воздух. Твердь.

VIII). Кончено. Отстрадано в газовом мешке… Полная оторванность… Полное владычество…

Схематически это плетение повторов можно изобразить: О — АБВ — АгБВ — Д — ЕжГ — ЕзГ — ЕжзГ — ДА. Рисунок этой риторической композиции, понятно, богаче и сложнее, чем метрической; но основное членение 1+([2+3]+4+4а)+(5+6+7,7а)+8 подтверждается.

6. Первый гвоздь. Поэма начинается яркой двусмысленностью: «первый гвоздь» — это и (1) первый приступ к созданию, сколачиванию поэмы («двустишье начальное»), и (2) первый шаг к смерти: ср: «последний гвоздь вбит. Винт, ибо гроб свинцовый…» и у Блока: «когда палач рукой костлявой вобьет в ладонь последний гвоздь…» (ср. о Христе ниже п. 33). Блоковские ассоциации подчеркнуты и темой (ср. «Авиатор») и размером (ср. стихи на смерть самого Блока: «Без зова, без слова, Как кровельщик падает с крыш…»). Ведущим оказывается (2) значение: оно поддержано вереницей «смертных»-образов — «хвоя у входа», «береза под топором», «расколотый… ларец [жизненных] забот» (как бы с точки зрения избавляющейся от забот Пандоры, а не подпадающего под них человечества), «ро-та… пли!», «оттого и мрем».

7. Дверь и гость. От «дверь явно затихла» до «да просто б сошла с петли» (как с ума) и «так жилы трясутся…» — перед нами допредельное нарастание напряженности ожидания гостя: через дверь ждущий чувствует гостя, гость — ждущего. Кто этот гость? Здесь постепенно напрашиваются три варианта ответа. (1) От традиционной тематики поэзии вообще: это партнер по любовному свиданию. (2) От «смертной» тематики данной поэмы: это вестник смерти, медиатор между богом и человеком — или (2а, древнее представление) общий для всех гонец-психопомп, вроде Гермеса или Азраила, или (26, позднее представление) особый для каждого умерший ближний, который является и «зовет» (для Цветаевой 1927 г. такой ближний — конечно, прежде всего Рильке) [112] . (3) От поэтического мира Цветаевой в целом: это второе «Я» героини, ее двойник (ср. в Н о Рильке: «Не поэта с прахом, духа с телом (обособить — оскорбить обоих), а тебя с тобой, тебя с тобою ж — быть Зевесовым не значит лучшим, — Кастора-тебя с тобой-Поллуксом, мрамора-тебя с тобою-травкой не разлуку и не встречу — ставку очную: и встречу и разлуку первую…»: встреча с самим собой как смерть или предвестие смерти — мотив, известный в литературе). Чтобы пояснить этот ответ, нужно отступление о модели мира Цветаевой.

112

Ср. в письме к Тссковой 22.1.1929 о Рильке: «Убеждена еще, что когда буду умирать — за мной придет. Переведетна тот свет, как я сейчас перевожу его (за руку) на русский язык. Только так понимаю — перевод».