Избранные труды. Норвежское общество

Имеют ли вышеприведенные наблюдения силу только применительно к туземным племенам, изучаемым культур-антропологами, или же могут быть распространены в какой-то мере и на интересующие нас варварские общества Европы эпохи раннего Средневековья? — ?. Мосс убежден в последнем. Характерно, что свое исследование он открывает цитатой, взятой в «Речах Высокого» — одной из наиболее известных песен цикла «Старшей Эдды». Действительно, мы читаем в ней: «На дар ждут ответа» (145) и выше:

«Не знаю радушных и щедрых, что стали б дары отвергать;

ни таких, что, в ответ на подарок врученный, подарка б не приняли» (39).

И еще:

«Надобно в дружбе верным быть другу, одарять за подарки

(ос gialda giof vio giof...)» (42)^1K.

Такого рода высказывания могли бы быть приняты за общие сентенции и афоризмы «житейской мудрости», каких немало в «Речах Высокого»¹⁹: афоризмы эти не следовало бы понимать в строго юридическом смысле, если бы аналогичные максимы не повторялись — уже в качестве правовых норм — в норвежских и шведских средневековых областных законах²⁰. В норвежском судебнике Гулатинга принцип требования равноценной компенсации за полученный дар сформулирован следующим образом: «Каждый имеет право [отобрать] свой подарок (giof), если он не был возмещен лучшим платежом: дар не считается возмещенным, если за него не дано равного»²¹. Понятие «laun» (от launa), употребляемое в норвежских и шведских законах, в исландских сагах и поэзии, означало «вознаграждение», «возмещение за дар». В формуле, которую должен был произносить отец при «введении в род» своего незаконнорожденного сына (т.е. при наделении его всеми правами наследника и члена семьи), в числе терминов, обозначающих права, приобретаемые этим усыновленным aettleioingr’oM, приведены два аллитерированных термина: gjald ос giof²². Дарение и возмещение за него («антидар») мыслятся здесь тесно связанными²³. Соответствующие предписания Эсть-ётского и Вестьётского судебников Швеции (lona giaef, aellaer gaef at lonae), по мнению К. Амиры, находят параллель в лангобардском launegild²⁴.

Здесь нельзя не упомянуть отмеченную лингвистами близость понятий «брать» и «давать» в индоевропейских языках. Слово «do», по наблюдению Э. Бенвениста, первоначально могло приобретать либо значение «брать», либо значение «давать» в зависимости от грамматической конструкции, в которой оно употреблялось. Этот глагол означает лишь факт взятия, однако синтаксисом определялось, какой именно смысл имеется в виду: «брать» или «дать». Эти понятия были органически между собой связаны. Э. Бенвенист видит в этой близости полярных значений отражение принципа взаимности, проявлявшегося в обмене дарами, предоставлении гостеприимства, принесении присяг верности и в обмене услугами, и считает приведенный им лингвистический материал иллюстрацией к исследованию ?. Мосса²⁵. Расширяя круг примеров, данных Э. Бенвенистом, мы хотели бы указать на то, что и в древнескандинавском языке понятия «брать» и «давать» могли обозначаться одним глаголом «fa», причем значения и здесь дифференцировались как по контексту, так и грамматически²⁶.

Очевидно, мы сталкиваемся здесь с явлением, имевшим широчайшее распространение у самых различных народов мира на соответствующей стадии их развития. Обмен дарами, услугами, пирами был существенным аспектом общественных связей в коллективах и социальных образованиях, строившихся на личностной основе.

О том, что правило обязательного возмещения дара действовало у скандинавов на практике и что люди в самом деле остерегались безвозмездно принимать чужое имущество, боясь оказаться в зависимости от дарителя, свидетельствуют исландские саги. Знатные лица, переселяясь в Исландию, отказывались принять участки земли от первопоселенцев, не расплатившись с ними. Так, первооткрыватель острова Ингольф Ар-нарсон предложил своей родственнице Стейнуд Старой одно из принадлежащих ему владений, но она сочла лучшим дать ему за землю расшитый плащ английского производства и пожелала, чтобы ее приобретение считалось покупкой, — «так ей казалось безопаснее в отношении расторжения [договора]»²⁷. Многие переселенцы в Исландию предпочитали отнять землю силой, чем получить ее в дар от другого. Показателен мотив, которым руководствовался при этом переселенец Халькель. Прибыв в Исландию, он провел первую зиму у своего родственника Ке-тильбьярна. Тот предложил ему часть своей земли. Но «Халькелю показалось унизительным брать у него землю» (Hallkatli kotti litilmannligt at loiggia land at honum), и он вызвал на поединок некоего Грима из-за его владения. Грим принял вызов и пал в борьбе, а Халькель стал жить в его владении²⁸.

О случаях насильственного захвата земли в период, когда в Исландии было очень легко приобрести ее у первопоселенцев, «Книга о заселении Исландии» сообщает неоднократно²⁹. Когда исландец Кьяртан Олафссон получил плащ с плеча норвежского конунга Олафа Трюггва-сона, спутники Кьяртана «не проявили радости по этому поводу. Они полагали, что Кьяртан таким образом кое в чем признал над собой власть конунга»³⁰. После некоторых колебаний Кьяртан принял, по настоянию конунга, крещение, получил от него новое пурпурное одеяние, богато украшенный меч и стал его приближенным.

Вряд ли можно сомневаться в том, что в основе дарений у скандинавов лежали, по сути дела, те же самые представления, что и у туземцев, о которых пишет ?. Мосс. Еще до него датский исследователь В. Гренбек рассматривая принцип возмещения дара у скандинавов языческой поры, высказал мысль, что, согласно тогдашним воззрениям, любой дар налагал на его получателя обязательства по отношению к подарившему. В основе благодарности принявшего дар лежало сознание, что через посредство полученного имущества он мог оказаться неразрывно связанным с дарителем. Но подобная связь не всегда желательна — она могла быть и унизительной для одаренного (это явствует и из приведенного выше материала), ибо в случае, если дарение не сопровождалось компенсацией, получивший его оказывался во власти давшего³¹.

Таким образом, дарение, требовавшее компенсации, и у скандинавов имело как юридическую, так и социально-этическую сторону, разграничение между которыми можно проводить лишь условно. Ведь и жертвы богам приносили, исходя из принципа «do ut des»³².

Сопричастность между дающим богатство и получающим его — один из ведущих мотивов поэзии скальдов, воспевавших щедрость конунгов и верность дружинников, которые служили им за розданное золото, оружие и другие ценности. Такое пожалование привязывало дружинника к господину нерасторжимыми узами и налагало на него обязанность соблюдать верность вплоть до самой смерти.

Здесь необходимо возвратиться к более раннему времени. Жажда серебра, столь сильная у скандинавов эпохи викингов, будет непонятна, если не принять в расчет их религиозных верований. Скандинавы познакомились с драгоценными металлами, когда еще не могли использовать их в качестве средств обмена: продукты на Севере либо обменивались непосредственно одни на другие, либо средствами обмена выступали скот, домотканое сукно — vaomal и другие изделия³³. Долго благородные металлы и монеты применялись преимущественно в виде украшений. Но вместе с тем у скандинавов складывается взгляд на золото и серебро как на такой вид богатства, в котором материализуются счастье и благополучие человека и его семьи, рода. Тот, кто накопил много ценных металлов, по их представлениям, приобрел средство сохранения и приумножения удачи и счастья. При этом золото и серебро сами по себе, безотносительно к тому, в чьих руках они находятся, не содержат этих благ, — они становятся сопричастными свойствам человека, который ими владеет, как бы «впитывают» в себя благополучие их обладателя и его предков и удерживают эти качества до тех пор, пока богатства не утрачены их обладателями.

Вот почему сподвижники и дружинники знатных людей и вождей домогались от них даров — золотых гривен, наручных и нашейных колец, браслетов, надеясь получить таким путем частицу удачи и счастья, которыми были «богаты» предводители³⁴. Неприкрытая жажда драгоценностей и звонкой монеты, проявляемая лицами, окружавшими знать, не может быть объяснена простой алчностью и стремлением обогатиться: она связана с определенными языческими представлениями. Недаром же обладатель подаренных ему ценностей не отчуждал их³⁵, не стремился купить на них иные богатства, например землю³⁶, — он искал вернейшего способа сохранить полученное.

Необычайное обилие кладов с драгоценными металлами, монетами и другими богатствами, найденных на скандинавском Севере и относящихся к раннему Средневековью, давно уже поражало историков и археологов. Высказывалось предположение, что население прятало свои богатства в землю, стремясь укрыть их от врага. С. Булин даже полагал, что особенно часто клады закапывались во времена смут и войн (эти клады датируются по монетам)³⁷. Это вполне возможно. Остается, однако, неясным: хотели ли владельцы кладов спрятать свои богатства для того, чтобы впоследствии воспользоваться ими, или же зарывали их навечно? В первом случае, видимо, укрывали богатство, во втором — нечто иное, то, что могло пригодиться скорее в загробном мире.

Конечно, причины укрытия кладов могли быть разными. Но обратимся к свидетельству саг. Скаллагрим, отец скальда Эгиля, перед смертью утопил в болоте сундук с серебром³⁸. Точно так же сам Эгиль распорядился двумя сундуками серебра, полученными от английского короля: с помощью двух рабов он отвез эти ценности и зарыл в землю, а рабов умертвил, с тем, чтобы никто никогда не мог найти клад³⁹. В обоих случаях серебро прятали перед смертью. Богатый и знатный норвежец Кетильбьярн после переселения в Исландию тоже закопал в горах свое серебро, умертвив рабов, которые помогли ему при этом⁴⁰. Буи Толстый, вождь знаменитых викингов из Йомсборга, смертельно раненный в морской битве, прыгнул за борт корабля, на который ворвались его враги, и захватил с собой в морскую пучину два ящика с золотом⁴¹. Согласно легенде, Один повелел, чтобы каждый воин, павший в битве, являлся к нему в Валхаллу вместе с богатством, которое находилось при нем на погребальном костре или было им спрятано в земле⁴².