Издержки хорошего воспитания

И день настал — в обжигающем мае. Волной жары накрыло иссушенный край, куда ни глянь, и, когда Сэмюэль сидел, потея в своей импровизированной конторе — пара стульев, скамейка, деревянный стол, — он радовался, что все почти закончилось. Он хотел вернуться на восток как можно скорее и провести время на побережье с женой и детьми.

Встреча была назначена на четыре часа, и он слегка удивился, когда в половине четвертого дверь отворилась и появился Макинтайр. Сэмюэль не мог не уважать этого человека и даже немного жалел его, Макинтайр, казалось, был частью этих прерий, и Сэмюэль на миг позавидовал ему, как люди, живущие в городах, завидуют деревенским жителям.

— Здрасте, — сказал Макинтайр, стоя в дверях, широко расставив ноги и уперев руки в боки.

— Приветствую, мистер Макинтайр.

Сэмюэль встал, но уклонился от формальностей рукопожатия. Он полагал, что владелец ранчо ненавидит его всеми фибрами души, и нисколько его за это не винил. Макинтайр вошел и медленно опустился на стул.

— Ваша взяла, — неожиданно сказал он.

Вряд ли стоило отвечать ему.

— Как только я узнал, что за всем этим стоит Кархарт, — продолжал он, — я сдался.

— Мистер Кархарт… — начал было Сэмюэль, но Макинтайр махнул рукой:

— Даже не упоминайте этого грязного трусливого ворюгу.

— Мистер Макинтайр, — торопливо ответил Сэмюэль, — если эти полчаса будут посвящены подобным оскорблениям…

— Заткнитесь, юноша, — перебил его Макинтайр, — нельзя оскорбить человека, который способен сделать такое.

Сэмюэль заткнулся.

— Это же просто грязное грабилово. Все они просто скунсы, но слишком сильные, чтобы с ними справиться.

— Но вам заплатили не скупясь, — возразил Сэмюэль.

— Да закрой же рот! — вдруг заорал Макинтайр. — Говорить здесь буду я!

Он подошел к двери и глянул на солнечные, курящиеся дымкой пастбища, начинавшиеся прямо у порога и заканчивающиеся серо-зеленой травой далеких гор на горизонте. Когда он снова обернулся, его губы дрожали.

Вот вы, ребята, любите свою Уолл-стрит? — хрипло спросил он. — Или где там еще вы обделываете подлые делишки? — Он помолчал. — Любите, наверное. Ни одна тварь не опускается до такой степени, чтобы хоть немножко не любить то место, где она работает, где потом полито самое лучшее, что у нее есть.

Сэмюэль чувствовал себя неуверенно, слушая его. Макинтайр вытер вспотевший лоб огромным синим платком и продолжал:

— Я понимаю, что вонючему старому черту не терпелось загрести еще один миллион. Я понимаю, что мы всего лишь горстка бедняков, которую он стер в порошок, чтобы купить еще пару экипажей или чего-то в этом роде. — Он рукой указал в сторону двери. — Когда мне было семнадцать, вот этими руками я выстроил здесь дом. Когда мне исполнился двадцать один год, я привел в этот дом жену, пристроил еще два крыла и с четырьмя шелудивыми волами распахал землю. Сорок лет я видел, как солнце утром поднимается из-за этих гор, а вечером опускается красное, как кровь, прежде чем спадает жара и на небе появляются звезды. В этом доме я был счастлив, мой мальчик родился в нем, в нем он и умер, весной, в такой же, как сегодня, жаркий день. А потом мы с женой стали жить одни, как и прежде, и старались завести дом, ну почти настоящий, потому что нам всегда казалось, что сын рядом с нами, и по вечерам мы ждали, что он прибежит на ужин.

Его голос задрожал, он почти не мог говорить, и он снова отвернулся к двери, его серые глаза сузились.

— Это моя земля, — сказал он, вытянув руку, — земля, обетованная мне Господом. Это все, что есть у меня в этом мире, и это все, что я хотел.

Он отер пот рукавом рубахи, и его гон изменился, когда он медленно повернулся и посмотрел Сэмюэлю в глаза.

— Но видимо, ничего не поделаешь, раз уж они ее хотят, — делать нечего.

Сэмюэль обязан был что-то сказать. Он почувствовал, что еще минута — и он потеряет голову. И он начал спокойно, насколько мог, голосом, приберегаемым для самых дохлых дел.

— Это бизнес, мистер Макинтайр, — сказал он, — все по закону. Возможно, что двоих или троих мы не смогли бы купить ни за какие деньги, но остальные получили справедливое возмещение. Прогресс требует определенных жертв…

Никогда еще он не чувствовал себя так неуверенно и с огромным облегчением услышал стук копыт в сотне ярдов от дома. Но в ответ страдание в глазах Макинтайра сменилось гневом.

— Ты и твоя грязная шайка жуликов! — закричал он. — Ни один из вас не испытывает истинной любви ни к чему на этой земле! Вы все — отродье чушки-копилки!

Сэмюэль встал, и Макинтайр шагнул к нему:

— Ты, болтливый пижон! Вы забрали нашу землю, тогда и это передай лично Питеру Кархарту!

Он размахнулся от плеча и ударил, подобно молнии, и упал Сэмюэль бесформенной кучей. Как в тумане, он слышал шаги на пороге, он видел, что кто-то сдерживает Макинтайра, но этого уже не требовалось. Владелец ранчо тяжело осел на стул и поник головой.

У Сэмюэля ум зашел за разум. Он понял, что это был четвертый знак в его судьбе, и поток эмоций открыл ему, крича, что неумолимые законы, управлявшие им всю прежнюю жизнь, сейчас поколебались. В полуобмороке он встал и вышел из комнаты.

Следующие десять минут были, возможно, самыми трудными за всю его жизнь. Сколько бы идеалисты ни толковали о силе убеждений, но в реальной жизни долг человека перед его семьей может заставить окостеневший труп казаться эгоистическим оправданием его собственной правоты. Семья всегда была главным в жизни Сэмюэля, и сомнений это не вызывало. Но пережитое потрясение заставило его призадуматься.

Когда он вернулся в конторку, там его уже ждал целый кряж обеспокоенных лиц, и он не стал медлить ни минуты.

— Джентльмены, — сказал он, — мистер Макинтайр был настолько добр, что убедил меня в вашей правоте в этом деле и в том, что Питер Кархарт абсолютно не прав. Я постараюсь, насколько это в моих силах, чтобы вы жили в ваших ранчо до конца своих дней.

Он растолкал изумленную толпу и через полчаса послал две телеграммы, приведшие телеграфиста в состояние оцепенения, одну — Хэмилу в Сан-Антонио, другую — Питеру Кархарту в Нью-Йорк.

Ночью Сэмюэль долго не мог уснуть. Он понимал, что впервые над его карьерой нависла мрачная туча. Но какой-то инстинкт, сильнее, чем воля, и поучительней, чем опыт, заставил его совершить то, что, скорее всего, положит конец и его амбициям, и счастью.

Но что сделано, то сделано, и больше никогда он не сомневался, что поступил верно.

Наутро его ждали две телеграммы. Первая была от Хэмила. В ней было всего три слова: «Ты чертов идиот».

Вторая была из Нью-Йорка: «Сделка расторгнута немедленно выезжай Нью-Йорк Кархарт».

В последующую неделю много чего случилось. Хэмил спорил яростно и неистово отстаивал свою махинацию. Он был вызван на ковер в офис Питера Кархарта и провел там ужасные полчаса. В июле он перестал представлять интересы Кархарта, а в августе тридцатипятилетний Сэмюэль Мередит был по всем правилам объявлен новым кархартовским партнером. Четвертая затрещина сослужила добрую службу.