Издержки хорошего воспитания

Перри порулил в центр города, вернее, въехал в снежную колею, которая вела именно туда. Он сидел, сгорбившись в три погибели, слишком удрученный, чтобы задумываться о том, куда ехать.

Перед отелем «Кларендон» его окликнул с тротуара один плохой человек по имени Бейли, имевший крупные зубы, живший в отеле и никогда никого не любивший.

— Перри, — негромко заговорил плохой человек, когда родстер затормозил у края тротуара. — Я раздобыл шесть кварт мировецкого неигристого шампанского. Если ты поднимешься и присоединишься ко мне и Мартину Мейси, треть шампанского твоя.

— Бейли, — произнес Перри решительно, — я выпью твое шампанское. Выпью все до последней капли, пусть я даже отдам из-за него концы.

— Ты что, сдурел? — мягко укорил его плохой человек. — Кто же добавляет в шампанское древесный спирт? Да это вино служит доказательством, что мир существует куда дольше, чем шесть тысяч лет. Оно такое древнее, что пробка окаменела. Чтоб ее вытащить, нужно специальное сверло по камню.

— Веди меня наверх, — угрюмо потребовал Перри. — Если эта пробка заглянет в мою душу, она испугается и выпадет сама.

Комната наверху была увешана невинными картинками, каких много в гостиницах: маленькие девочки едят яблоки, качаются на качелях и беседуют с собаками. Из других украшений имелись галстуки и розовый мужчина, который читал розовую газету с изображениями дам в розовом трико.

— Если тебе понадобилось блуждать всякими перепутьями… — произнес розовый мужчина, с упреком глядя на Бейли и Перри.

— Привет, Мартин Мейси, — бросил Перри, — ну где это шампанское из каменного века?

— А что за спешка? Это тебе не пожар. Это вечеринка.

Перри со скучным видом уселся и принялся неодобрительно рассматривать галстуки.

Бейли не спеша открыл дверцу шкафа и извлек оттуда шесть красивых бутылок.

— Да сними ты эту треклятую шубу, — распорядился Мартин Мейси. — Или ты желаешь, чтобы мы тут сидели с открытыми окнами?

— Шампанское давай.

— Пойдешь сегодня к Таунсендам на цирковой бал?

— Не-а!

— А приглашение получил?

— Угу.

— Так отчего же не идешь?

— Осточертели мне все эти гулянки. Обрыдло. Под завязку нагулялся.

— А на вечеринку к Говарду Тейту собираешься?

— Нет же, говорю тебе, обрыдло.

Да ладно тебе, — примирительным тоном проговорил Мейси, — у Тейта будут только свои, из колледжа.

— Говорю тебе…

— Я думал, либо туда, либо туда ты пойдешь непременно. В газетах пишут, ты в это Рождество ни одной вечеринки не пропустил.

Перри угрюмо хмыкнул.

Ни на какие вечеринки он больше ни ногой. В мозгу вертелись классические фразы вроде: эта сторона жизни для него теперь больше, увы, не существует. Но когда мужчина произносит нечто подобное, это означает, как правило, что сам он, увы, перестал существовать в глазах какой-то женщины. Не обошла Перри стороной и другая классическая мысль: о том, что самоубийство — это трусость. Не мысль, а находка — такая уютная, вдохновляющая. Подумайте о том, сколько прекрасных людей мы бы потеряли, если бы самоубийство не было такой трусостью!

Через час, а именно к шести, Перри окончательно перестал походить на молодого человека с рекламы косметической примочки. В нем прорисовалось сходство с грубым наброском остросюжетного комикса. Троица затянула песню — экспромт, состряпанный Бейли:

Увалень Перри, по гостиным ходок, Редким уменьем повсюду прославлен: Чай, не хлюпая, пьет — И ни капли не льет На поднос, что в колени ему поставлен. [49]

49

Стихи переведены Сергеем Сухаревым.

— Вся беда в том, — сказал Перри (он только что, взяв расческу Бейли, начесал волосы на лоб и обвязал голову оранжевым галстуком, дабы изобразить Юлия Цезаря), — что певцы из вас, ребята, ни к черту не годные. Стоит мне сбиться с мелодии и запеть тенором, как вы тоже начинаете изображать теноров.

— Я от природы тенор, — серьезно заявил Мейси. — Просто голос не обработан. Тетка говорила, что у меня есть голос. Я прирожденный певец.

— Певцы, певцы, хорошие певцы, — повторил Бейли с телефонной трубкой в руке. — Нет, не в консерваторию, лучше уж консервы. С доставкой на дом, черт возьми… да, еду на дом. Мне нужны…

— Юлий Цезарь, — возгласил Перри, отворачиваясь от зеркала. — Железная воля, твердая решимость.

— Тихо! — рявкнул Бейли. — Скажите: для мистера Бейли. Грандиозный ужин. На ваш вкус. Прямо сейчас.

Не без труда вернув трубку на аппарат, он, с поджатыми губами и торжественным выражением лица, подошел к комоду и выдвинул нижний ящик.

— Глядите сюда! — скомандовал Бейли.

В руках он держал кипу смятой ткани в розовую полоску.

— Штаны, — объявил он важно. — Глядите!

Это была розовая блуза, красный галстук и воротничок «бастер браун».

— Глядите! — повторил Бейли. — Костюм для циркового бала у Таунсендов. Я буду служителем, что подносит воду слонам.

Перри волей-неволей заинтересовался.

— Я буду Юлием Цезарем, — заявил он после недолгого раздумья.

— А я думал, ты не идешь, — удивился Мейси.

— Это я-то? Иду, а как же. Я ведь хожу на все вечеринки. Успокаивает нервы — как сельдерей.

— Цезарь! — фыркнул Бейли. — Никаких Цезарей! Цезарь не в цирке. Цезарь у Шекспира. Оденься клоуном.

Перри помотал головой:

— He-а, Цезарем.

— Цезарем?

— Ну да. На колеснице.

Бейли начал понимать:

— Отлично. Идея что надо.

Перри оглядел комнату.

— Одолжи мне купальный халат и этот галстук, — попросил он наконец.

Бейли задумался:

— Ничего не выйдет.

— Да нет же, это все, что мне нужно. Цезарь был дикарь. А раз так, меня не выставят, если я буду Цезарем.

— Нет. — Бейли покачал головой. — Возьми костюм у костюмера. У Нолака.

— Закрыто.

— Узнай.

Через пять минут бестолковых телефонных переговоров Перри ответил слабый, усталый голос, заверивший, что у телефона сам мистер Нолак и что костюмерная лавка по случаю бала у Таунсендов будет открыта до восьми. Удовлетворенный, Перри поглотил изрядную порцию филе миньон и положенную ему треть последней бутылки шампанского. В четверть девятого мужчина в цилиндре, привратник отеля «Кларендон», видел, как Перри пытался завести свой родстер.

— Замерз, — изрек Перри с видом мудреца. — Замерз на холоде. Холодно.