Изгнание
Шрифт:
Они обе посмотрели на меня, Евфимия с ужасом, что я так много знаю, а мама со страхом, что узнала правду.
Потом, к моему изумлению, мама словно полностью потеряла над собой контроль и почти завизжала:
– Теперь все ясно! Автор именно ты. Никто в мире в наветы на Евфимию не верит, разве что сумасшедший, пишущий анонимки.
Она помолчала и сказала более спокойно:
– Я приняла решение. Завтра утром ты уедешь из дома.
Я посмотрел на нее с изумлением.
Потом случилось нечто еще более необычное. Эффи заступилась за меня! Она
– Мама, ты совершенно не права. Конечно, Ричард вел себя странно, но я не верю ни секунды, что он имеет какое-то отношение к письмам.
Не знаю, кто удивился больше, я или мама.
– Евфимия, ты ошибаешься. В последнем послании к миссис Куэнс, которое она мне показала сегодня утром, точно такие же абсурдные обвинения, против тебя. В самых грубых выражениях. И не только. Оно полно ужасной, совершенно мерзкой ненависти к Мод Витакер-Смит и ее семье за то зло, какое они нам причинили.
– Это доказывает, что я не могу быть автором, – возмутился я. – Я понятия не имею, что такого они сделали!
– Неужели? – сказала мама. – Неужели твой друг не рассказал тебе всю историю?
Бартоломео? Как он мог? Я не виделся с ним с тех пор, как вернулся.
– Я не разговаривал с ним.
Мама посмотрела с таким откровенным недоверием, что я замолчал, но не потому, что солгал, а потому, что не мог выдержать ее взгляда.
– Ты с ним переписывался, – холодно произнесла мама. – Но, помимо всего, меня убедило одно, и бог свидетель, что я не хотела убеждаться. Когда мы пошли на чай с миссис Куэнс, ты дразнил ее словом «пиитствовать». Немного позднее мерзкий вариант слова появился в одном из писем, какое она показала мне этим утром.
– Мама, я не знаю, о чем ты. Выходит, что я не могу защититься.
– Нечего защищаться. Доказательств предостаточно – параллели с письмами, твое странное поведение, то, что ты делал с Бетси, и обвинение мистера Фордрайнера, что ты украл инструмент, которым совершались злодеяния. Я решила, Ричард, и окончательно. Завтра утром ты уедешь. Могу снабдить тебя несколькими соверенами. Ты уедешь из нашего дома и из этого района. Поезжай в Торчестер и садись на поезд куда-нибудь. Не знаю, куда, и, если честно, мне все равно. Но отсюда ты уедешь ради сестры и, раз уж так вышло, ради меня.
Не успел я ответить, как Евфимия сказала:
– Нет, мама! Позволь ему задержаться еще немного.
Мама осталась непреклонна.
Эффи повернулась ко мне:
– Ричард, оставь нас.
Я повиновался.
Выходит, моя собственная мать думает, что я сумасшедший, разгуливающий по ночам! Разве мама не должна оставаться верной сыну до самого конца?
Меня даже Бетси предала. «Думала, я вам нравлюсь». И я не заставлял делать то, чего ей не хотелось.
Они закрылись в комнате на полчаса. Надо попытаться узнать, о чем они говорят.
Постыдным образом я подслушивал под дверью, но ничего не расслышал, кроме бормотания. Потом услышал быстрые
шаги и поспешил в прихожую. Мама быстро вышла. Проходя мимо, она вздрогнула, увидев меня, и бросила такой усталый, измученный взгляд, что я почти простил ей все жестокие слова. Захотелось пройти за ней, но Евфимия поспешила и схватила меня за руку:– Пусть она идет, Ричард. Хочу с тобой поговорить.
Сестра почти втолкнула меня в гостиную. Мы сели, и Евфимия сказала:
– Тебе не надо уезжать. Я убедила маму, что ты не писал анонимок и не делал ничего дурного.
Я не знал, с чего начать. Если все так, то почему мама выглядела постаревшей на десять лет?
– Что ты ей сказала? – спросил я.
– Не бери в голову, и я не хочу, чтобы ты ее расспрашивал. В любом случае она тебе не скажет.
Хочу дождаться, пока Эффи уйдет спать, и попытаюсь поговорить с мамой.
Я прокрался по коридору, очень тихо постучал в мамину дверь и вошел. В гостиной было пусто. Я постучал в спальню и осторожно приоткрыл дверь. Матушка лежала на постели одетая, держа в руке открытую бутылку вина, почти пустую, и стакана у нее не было. Она бросила на меня встревоженный взгляд и нахмурилась. Никогда не видел ее такой, если не считать той ночи, когда я приехал из города. Но теперь было еще хуже.
Она сказала:
– Не хочу с тобой разговаривать, Ричард.
Я ответил:
– Мне надо знать, что тебе говорила Евфимия. Если она убедила тебя, что я невиновен, то почему ты не рада?
– Она меня убедила, – прошептала мама. – Я не верю, что все это делал ты.
Почему она сказала это вот так, в такой неуверенной и жалкой манере?
– Что сказала Эффи? – не отступал я.
С испуганным видом она смолчала.
Я сказал:
– Тогда не о чем беспокоиться.
– Нет, есть, – ответила она, тревожно посмотрев на дверь, и тихо произнесла: – Подойди ближе.
Я подошел. Схватив меня за руку, матушка прошептала:
– Уиллоуби желает тебе зла. Я была за них, но не знала, что они задумали.
Я сказал:
– Уиллоуби? Какое он имеет к этому отношение? Зачем ему делать мне плохо?
– Больше ничего не могу сказать. Не стоило говорить так много.
– Что значит «я была за них»? – потребовал я ответа.
– Не хочу остаться бедной и одинокой старухой. Не хочу умереть одна в этой холодной, сырой развалюхе. Разве это так плохо?
Не знаю, почему она так сказала. Я спросил:
– Что заставляет тебя думать, что я за тобой не буду ухаживать? И Эффи тоже?
Словно не услышав меня, она продолжила:
– Ты должен уехать немедленно.
– Хочешь сказать, прямо сейчас? Слишком поздно.
Матушка сконфуженно произнесла:
– Нет, не сейчас. Но завтра утром ты должен сразу упаковаться и уехать. Твоя сестра не должна знать, что я с тобой говорила.
– Но, мама, Евфимия решила, что я обязательно должен сопровождать вас на бал. Завтра вечером.
Она воскликнула: