Изгнание

– Бал! В том-то и дело. Ты не должен идти.

Евфимия неслышно вошла в комнату и прошептала:

– Я же сказала тебе оставить маму в покое. А теперь убирайся отсюда.

Почему Уиллоуби Давенант Боргойн хочет причинить мне зло? Совершенно бессмысленно. Это у меня все основания желать ему зла.

Похоже, маленькая гувернантка Хелен единственная, кто доверяет мне. Но что она сказала о мальчике? О мальчике, которого я напугал? Голову сломал, но так и не понял, что она имела в виду. Надо ее расспросить. Если завтра утром обождать у ворот дома Гринакров, то, уверен, дама выйдет на прогулку с детьми.

[Следующее из анонимных писем, адресованное миссис Гринакр. Прим. ЧП.]

Девку каторую ты наняла смотреть за детьми я трахал пока не появился он с его роскошным экипажем и лошадями и модной одеждой и она ушла с ним а теперь у нее ребенок и чей это ублюдок мой или его или твоего мужа не знает никто даже она сама.

Он больше не испортит ни одной девушки. Я своим ножиком отрежу ему ево уродливый хрен.

Он думает што теперь ему ничего не грозит. Думает что в городе ему спокойно но я его и там достану и не раз. Он теперь хромой и сбежать от меня не сможет. На балу дяди он спляшет свой паследний танец.

Мучитиль.

Суббота, 9 января, 1 час

Когда мама и Эффи спустились к столу, я завтракал ломтем хлеба. Большую часть пути к Гринакрам преодолел бегом. Потом ждал за зеленой оградой почти два часа. Дул ледяной ветер. Наконец на дорожке появилась гувернантка с кожаной сумкой, на вид тяжелой, и направилась на север.

Какое-то время я шел следом поодаль от нее. Кажется, она меня услышала, потому что обернулась и прибавила шаг, но из-за сумки идти очень быстро не могла.

Почти на вершине Брэнкстон Хилл я ее догнал и спросил, могу ли я помочь нести сумку. От звука моего голоса она вздрогнула и посмотрела с таким отвращением, что я подумал, узнала ли она меня. Гувернантка отрицательно покачала головой. Я спросил, куда она идет, но она не ответила. Потом, не повернув головы в мою сторону, сказала:

– Меня уволили.

– Из-за того, что вы недавно говорили со мной?

Она произнесла:

– Хозяева отказали мне в рекомендации. Не знаю, что со мной теперь будет.

– Сумка на вид очень тяжелая. Позвольте помочь?

Она ускорила шаг и ответила:

– Если хотите оказать любезность, развернитесь и уйдите прочь.

Я ничего не сказал, но развернулся на каблуках и быстро ушел туда, откуда мы пришли.

Вспомнил, что забыл спросить ее о мальчике.

Половина третьего

Когда вернулся домой, мама и Эффи суетились над бальными платьями. У меня было впечатление, что маму снова напугали и она смирилась, став такой, какой была прошлым вечером. Не глядя в глаза, она молча положила мне в руку нераспечатанное письмо.

Проклятый дядя Томас. Самоуверенный старый скряга. Никаких вопросов относительно того, чтобы помочь тебе выпутаться… Ты сделал долги и должен отвечать за них так или иначе… Тот позор, который ты навлек на мать и сестру… Возможность отплыть на кораблях открыта, но они отходят через неделю… последний шанс принять мое великодушное предложение.

К черту дядю Томаса с его великодушием.

Четверть четвертого

Я ошибся, думая, что мама смирилась. В последний момент она подняла еще один обреченный мятеж, вдруг предложив отказаться от бала. Евфимия рассвирепела, приказала ей отправиться в столовую, захлопнула дверь, и я слышал, как она все говорила и говорила.

Когда женщины вернулись, дух мамы был сломлен. Думаю, она боится, что Эффи собирается устроить сцену Мод и ее жениху. Мне почти хочется, чтобы сестра сделала что-нибудь подобное, закатила бы скандал, способный лишить нас всех шансов быть принятыми в этой части страны.

Не вижу смысла в том, чтобы пышно разодетыми тащиться по колдобинам замерзшей дороги в такую даль только для того, чтобы Евфимия узрела триумф своей соперницы, богатой, почти герцогини, окруженной друзьями и поклонниками, в то время как нам достанется унижение, презрение и высокомерие от тех, кто лебезил перед нами, когда папа занимал положение и был влиятелен.

Ни одна семья никогда не отправлялась на бал с худшим настроением и в худших отношениях друг с другом.

Мама зовет меня. Она хочет, чтобы я пошел и встретил дилижанс. Одному только богу известно, чем закончится бал. У меня недоброе предчувствие.

Ночь субботы или, вернее, утро воскресенья, приблизительно половина шестого

Слишком много всего. Кружение танцующих пар, духота бального зала, ослепительные огни, густой запах духов, а потом поросячья физиономия Тобиаса, его отрыжка и косой взгляд, его оскорбительные намеки. Будь они прокляты, эти его бегающие глазки.

Моя сестра сбежала по лестнице, зардевшаяся и в слезах. Что мне оставалось делать? Он наглый грубый болван, его уродливая челюсть, двигающаяся вверх и вниз. Ублюдок! Как он смеет!

Если бы мне удалось все хорошенько обдумать, то, может быть, я смог бы найти в произошедшем какой-то смысл.

Подъехал дилижанс. Добрались до города. Переоделись в гостинице. В восемь были в приемных комнатах.

Уверен, нищета наших залатанных, заштопанных и поношенных нарядов была вопиющей. Швейцары морщились, принимая наши пальто и накидки, а потом держались за них так осторожно, словно от них неприлично пахло.

Духота, толчея и запах свечей и ламп. Я видел герцога. Старый человек лет пятидесяти или шестидесяти. Он просто стоял на одном месте и улыбался, когда люди подходили к нему. Его можно было бы заменить на механическую куклу. Сожми руку, и рот откроется. В этой гнилозубой улыбке сквозит надменная гордость за тысячи акров земельных владений и сотни лет родословной.

И, конечно, в центре суетной толпы откровенно игнорировавшие нас Ллойды. Люси ядовито сверлила взглядом Мод, отхватившую самый дорогой приз в нашем краю.

Она вышла под руку с ним. Все улыбались и высказывали добрые пожелания. Курлыкающие голубки, начистив перышки, с глупыми улыбками прильнули друг к другу. Жених от нее не отходил. Я видел, как они подошли к герцогу, слышал, как разговаривали и улыбались. Счастливая парочка. Все собрание им завидовало и ненавидело их. Две маленькие гадюки Куэнс не могли оторвать глаз от парочки. Неподвижное лицо Энид, похожее на круглый блин. Ее безжизненные глаза просто впились в молодых.

А потом еще танцы. Скрежет и визг скрипок, завывание флейт и труб. Ослепительный свет сверху и вокруг, вонь горелого масла, смешанная с запахом духов и пота толпы.

Конечно же, первым танцем бал открыли обрученные. Из-за увечной ноги он едва мог сделать шаг и во время кадрили довольно улыбался собственной хромоте. Как бы я ему наподдал, если бы мог. Я бы позаботился, чтобы он никогда больше не танцевал. Я следил, не смотрят ли Мод и Евфимия друг на друга. Или глядит ли Боргойн на Эффи. Я не заметил никаких признаков того, что сестра и эти двое когда-либо знали друг друга. Хитро и коварно, но недостаточно искренне, чтобы обмануть меня.