Изгнанник. Каприз Олмейера
Шрифт:
Дэйн отодвинул Нину и, сделав неожиданный выпад, ударил Олмейера в грудь рукоятью кинжала, держа его острием к себе.
– Видите? Я запросто мог бы повернуть его другим концом, – объяснил он все тем же спокойным тоном и добавил с достоинством: – Ступайте, туан-пути. Я дарю вам вашу жизнь, мою жизнь и жизнь вашей дочери. Я раб этой женщины, а она решила именно так.
На небе к тому времени не осталось ни проблеска света, и верхушки деревьев были так же невидимы, как и стволы, потерявшись в тучах, низко нависших над лесом, рекой и поляной, их очертания накрыла густая тьма, которая, казалось, поглотила все, кроме самого пространства. Только костер мерцал, как звезда, которую случайно пропустили, уничтожая все подряд. Стояла тишина, не нарушаемая ничем, кроме всхлипов
– Бабалачи! – воскликнул Дэйн, поднимая Нину на ноги и вскакивая сам.
– Да-да! – донесся в ответ задыхающийся голос советника, который трусил по тропинке по направлению к ним. – Скорей в мое каноэ! – скомандовал он Дэйну, не обращая внимания на Олмейера. – Бегом! Надо уходить! Та девица подняла всех на ноги!
– Какая еще девица? – изумился Дэйн, глядя на Нину.
Для него в целом мире сейчас существовала только одна девушка.
– Да эта сукина дочь, семижды проклятая служанка Буланги! Вопила у ворот Абдуллы, пока весь Самбир не всполошила. Теперь они с Решидом ведут сюда белых. Хочешь жить – хватит таращиться, поехали!
– Откуда ты все это знаешь? – спросил Олмейер.
– Ох, туан, да какая разница, откуда! У меня только один глаз, но я видел огни в доме и кампонге Абдуллы, когда мы проплывали мимо. У меня два уха, и когда мы шли вдоль берега, я слышал, как он посылал гонцов к вашему дому, к белым! Скорее! Скорее!
– Уедешь ли ты без этой женщины, моей дочери? – спросил Дэйна Олмейер.
– Нет. Эту женщину я не оставлю никому, – твердо ответил Дэйн.
– Тогда убей меня и спасайся сам! – снова зарыдала Нина.
Дэйн прижал ее к себе покрепче и ласково шепнул:
– Мы никогда не расстанемся, о Нина!
– Все, – сварливо заявил Бабалачи, – я больше не могу ждать, пока вы тут ерундой занимаетесь. Ни одна женщина не стоит жизни. Я старик, и я это точно знаю.
Он подхватил посох и развернулся к реке, посматривая на Дэйна, словно последний раз предлагая ему присоединиться, но тот спрятал лицо в волосы Нины и не заметил его приглашающий взгляд.
Бабалачи растворился во тьме. Скоро они услышали, как от причала отплыло большое каноэ – свистнули в воздухе и слаженно ударили по воде весла. Почти в ту же минуту от реки прибежал Али с двумя веслами в руках.
– Я спрятал нашу лодку выше по течению, туан Олмейер, – сообщил он. – В густых кустах, где лес вплотную подходит к воде. Потому что гребцы Бабалачи сказали мне, что сюда идут белые.
– Ты прав, пусть побудет там. Возвращайся на берег, – приказал ему Олмейер.
Он молча подождал, пока не стихнут шаги Али, затем повернулся к Нине.
– Тебе меня совсем не жалко? – с горечью спросил он.
Ответа не последовало. Дочь даже не повернула лица, прижатого к груди Дэйна.
Олмейер повернулся было, чтобы уйти, но остановился. При свете затухающего костра он смотрел на две неподвижные фигуры. Нина стояла к нему спиной, по которой струились длинные темные волосы. Дэйн спокойно взирал на него поверх ее головы.
– Не могу… – прошептал Олмейер себе под нос. Помолчав, он заговорил громче, но все так же неуверенно: – Какой позор. Я ведь белый человек. Да к тому же из приличной семьи. Очень приличной, – повторил он, горько всхлипнув. – Позор на все острова… Я, единственный белый на восточном побережье, нахожу мою дочь – поверить не в силах! – в объятиях малайца! Мою дочь!
Он попытался взять себя в руки и продолжил уже тверже:
– Я никогда не прощу тебя, Нина, никогда! Даже если бы ты сейчас вернулась, память об этой ночи отравила бы всю мою жизнь. Я постараюсь забыть тебя. Нет у меня дочери. Жила рядом какая-то полукровка, а теперь собралась в дорогу. Послушай, Дэйн, или как там тебя по-настоящему, я сам отвезу вас с этой девушкой на остров возле устья реки. Пойдемте.
Олмейер пошел впереди, держась вдоль берега и леса. Когда Али ответил на его зов, беглецы, продравшись сквозь
кусты, вышли к каноэ, спрятанному в переплетении ветвей. Дэйн усадил Нину на дно лодки, сел сам и положил ее голову себе на колени. Олмейер и Али взяли по веслу, но только они собрались оттолкнуться от берега, Али зашипел, призывая к тишине. Все замерли.В полном затишье, какое нередко бывает перед грозой, раздался ритмичный скрип весел в уключинах. Звук неуклонно приближался, и Дэйн сквозь переплетение веток разглядел силуэт большой белой шлюпки, из которой доносился взволнованный девичий голос:
– Вот тут вы можете высадить своих людей. Еще чуть выше… здесь!
В узком рукаве реки шлюпка подошла так близко, что ее длинные весла чуть не задели каноэ.
– Мы на месте! Приготовиться к высадке! Он один и без оружия, – тихо скомандовал мужской голос по-голландски.
– Вон там, среди леса, виден отблеск огня, – прошептал кто-то ему в ответ.
И шлюпка проскользнула мимо, растворившись в темноте.
– А теперь прочь отсюда, и как можно скорее, – шепнул Али.
Легкое каноэ скользнуло по течению, и, изо всех сил ударив веслами по воде, гребцы услышали рассерженный крик:
– У костра его нет! Все врассыпную, ищите его!
По всей поляне зажглись голубоватые огни, и пронзительный девичий голос с болью и яростью крикнул:
– Слишком поздно! Ах вы, белые глупцы! Он сбежал!
Глава 12
– Вон туда, – сказал Дэйн, указывая веслом на островок милей выше по течению, – вон туда Бабалачи обещал прислать за мной лодку, когда встанет солнце. Там и будем ждать.
Сидевший у руля Олмейер молча кивнул и легким движением весла направил нос каноэ в нужную сторону.
Они только что вышли из южного рукава Пантая, который лежал за ними длинной и прямой полосой воды, сверкавшей между двумя стенами густой зелени, что сбегали вниз по реке, все ближе и ближе друг к другу, пока не смыкались где-то вдали. Солнце, встающее над тихими водами проливов, пустило по морю дорожку из лучей, скользивших в сторону реки, – торопливых гонцов, что несли жизнь и свет мрачным лесам побережья. По этой яркой дорожке темное каноэ держало путь к залитому светом песчаному островку, который золотым диском горел на отполированной стальной поверхности моря. К северу и югу от него радовали глаз яркими желто-зелеными красками другие острова, а на главном побережье мрачная линия мангровых зарослей приводила к красноватым скалам Танджонг-Мирра и к морю, огромному и безмятежному под чистым светом раннего утра.
Дно лодки заскребло по песку, и легкое суденышко вылетело на берег. Али выскочил на землю и придержал его, пока Дэйн вылезал наружу с обессилевшей от переживаний и долгого ночного пути Ниной на руках. Последним вышел Олмейер и вместе с Али затащил каноэ поглубже на берег. Али, уставший от долгой гребли, улегся в тени каноэ и немедленно заснул. Олмейер сел у планшира, скрестив руки на груди, и уставился на море.
Поудобнее уложив Нину в тени кустов, растущих в глубине острова, Дэйн, растянувшись рядом с ней, озадаченно следил, как слезы стекают из-под ее закрытых век и исчезают в мягком песке, на котором они лежали лицом к лицу. И слезы, и сама ее грусть были для него непонятной и тревожной загадкой. К чему горевать теперь, когда опасность уже позади? Дэйн не сомневался в любви Нины, как не сомневался в своем собственном существовании, но лежа рядом с девушкой и трепетно вглядываясь ей в лицо, наблюдая слезы, полураскрытые губы, само ее дыхание, он с тревогой признавал, что понимает в ней далеко не все. Несомненно, она обладала мудростью некоего высшего существа. Дэйн вздохнул. То невидимое, что встало между ними, допускало его в душу Нины лишь до определенного предела. Ни страсть, ни привязанность, ни усилие воли, ни долгая совместная жизнь не смогут развеять это смутное ощущение несходства. С благоговением и великой гордостью он заключил, что дело в несравненном совершенстве Нины. Это его женщина, и в то же время она как будто из другого мира. Его! Его! Дэйн ликовал при одной мысли об этом, но как же больно ранили ее слезы!