Измена. Мой непрощённый

Когда впереди появляется белое здание, я буквально трясу её плечи:

— Настюш, мы на месте! Настюш, потерпи!

Мы втроём извлекаем её, почти бездыханную, слабую. Я несу, а Дениска бежит впереди. Слышу рокот мотора и Динку. Как она здесь оказалась? Хотя… мне сейчас не до этого. Только бы Настя осталась жива!

В приёмной сидит медсестра. Увидев картину, она округляет глаза, покидает рабочее место.

— Марина! — кричит в коридор.

Появляется врач и другие медсёстры. Они тянут каталку, куда я кладу свою Настю. Да так и стою, с руками вдоль тела. Провожая глазами её в окружении белых халатов.

В какой-то момент на плечо опускается чья-то рука.

— Пап? — произносит Давид.

Я отмираю. Иду до скамьи. Опускаюсь, не чувствуя тела. Не чувствуя вкуса во рту. Только сизый туман в голове. И её ускользающий лик…

Динка буквально врывается в двери. Как маленький яркий тайфун.

— Мама! — кричит она, рвётся ко мне.

— Она у врачей, успокойся, — слышу размеренный голос Эльдара.

Как я сейчас благодарен ему! Сын садится по правую руку. Я слышу порывистый вздох. И понимаю, что должен быть сильным.

— Всё будет хорошо, — говорю я, с трудом узнавая свой голос.

Сын отзывается:

— Да!

Мы не смотрим друг другу в глаза. Боимся увидеть в них страх и сомнение в этом. Мы просто сидим, прикасаясь локтями. И в этом касании чувствуем силу родства.

Ожидание тянется долго. Когда появляется женщина в белом халате, мы всей гурьбой обращаемся к ней.

— Ждите, — велит она коротко и убегает куда-то.

На двери крупным шрифтом написано: «Не входить». И где-то там, в глубине коридоров, сейчас происходит борьба. Я закрываю глаза. И опять вспоминаю молитву. Хочу довести до конца свой посыл. Но всё время сбиваюсь! Потому прекращаю попытки. И просто молю:

«Сохрани её жизнь. Мне другого не надо. Мне не нужен никто. Я молю, Боже, если ты есть! Не забирай её у меня».

В нагрудном кармане рубашки хранится распятие. Нащупав его, достаю. Я так и не стал надевать его. Перекладывал из кармана в карман. А сейчас, развязав узелок на шнурке, надеваю на шею. И целую холодный, серебряный крест. Вспоминаю Никиту, Снежану…

— Прости, — еле слышно шепчу, ощущая, как боль затопляет грудину. Боюсь шевельнуться. Словно стоит мне сделать это, и сердце порвёт на куски.

Как долго! Немыслимо. Тянется время. Секунды, минуты, часы. Мы молчим. Лишь короткие фразы тревожат безмолвие. Даже Динка, в обычное время болтливая, в этот миг не роняет ни слова. Все мы думаем только одно! Лишь одно пожелание слышится в этой густой тишине. То, которое каждый боится озвучить.

Вдруг, когда мы, усталые, сонные, уже прекращаем смотреть на злосчастную дверь, она приоткрывшись, являет нам доктора в белом халате.

Никто не встаёт. Но все мы глядим на него с замиранием сердца. Мужчина, почтенного возраста, сняв окуляры, произносит торжественно:

— Девочка, два девятьсот.

Первой бросается дочка:

— А мама жива?

— Да, конечно, — отзывается доктор, — Она отдыхает.

— А можно к ней? — просит Денис.

Врач тяжко вздыхает:

— Боюсь, что сегодня она под наркозом. Дело в том, что нам пришлось сделать ей кесарево. Была угроза потери ребёнка.

Динка ахает. Но доктор её заверяет:

— Сейчас показатели в норме. Опасности нет.

— А когда её можно увидеть? — интересуется Деня.

— Она проспит ещё как минимум пару часов, — отзывается врач.

Он советует ехать домой и вернуться с утра. Но я знаю, что буду сидеть здесь до тех пор, пока не смогу её видеть.

Из недр больницы доносится плач. Девочка, значит? Малышка. Ещё одна дочь. И пускай у неё будут светлые волосы и черты не мои. Я всё равно полюблю её! Ведь это же Настин ребёнок. А значит, он — мой.

Все суетятся, решают, как быть. А я поднимаю глаза к потолку. И, прижав к телу крестик, беззвучно роняю короткое слово:

— Спасибо.