Измена. Мой непрощённый

Но мне не до смеха. Моё потрясение длится недолго. Я наполняюсь решимостью. Нет! Это уж слишком. Такой позор я не выдержу! Залететь, да ещё и по пьяни. Должно быть, недели три с небольшим? Мизерный срок для сомнений. А значит, и не о чем думать.

Я вжимаюсь затылком в сиденье машины. Мишка щёлкает радио. Какая-то песня играет.

— I steeeel loooving youuu! — поёт исполнитель. И я вижу, как Мишка балдеет и делает громче.

«Я всё ещё люблю тебя», — звучит переводчик в моей голове. Ничего подобного! Я давно не люблю. Разлюбила. И то, что осталось, уже не любовь. Но в глазах стоят слёзы. Я вспоминаю тот, первый аборт. И своё состояние после. Сейчас нашему ребёнку могло быть три годика. И тогда бы Самойлов остался. Вот только зачем? Ребёнок бы не изменил его тяги налево. Лишь отсрочил её! И я бы осталась уже не с двумя, а с тремя детьми на руках. А он бы ушёл всё равно. Может, не к этой. К другой! А я бы была никому не нужна…

Я продолжаю себя убеждать. И когда вижу дом, то шепчу еле слышно:

— Спасибо.

— Насть, — Миша трёт подбородок, — Я, конечно, не доктор, но всё-таки. Время есть, ты подумай.

Я кусаю губу:

— Хорошо.

Дома слышу знакомые звуки. С порога встречает Денис.

— Мам, тыщу займёшь до зарплаты? — он изучает свой дрон. Вероятно, сломался.

— Конечно, — я достаю кошелёк, вынимаю банкноту.

— Я отдам! — отзывается сын и целует в висок.

Динка в комнате снова снимает какое-то видео. А, может, болтает с подружкой? Я сажусь на диван и смотрю в одну точку. Ребёнок… Бессмыслица! Только дурочка может родить в сорок лет от того, кто моложе её.

На смартфоне послание. Витя.

«Твоя серёжка у меня. Я требую выкуп».

Я улыбаюсь. Надела пуссеты. Одну потеряла во время объятий. А Витя нашёл.

«Денежный?», — отвечаю ему. Это всё, на что меня хватает.

«Нет, только натурой», — парирует Витя. И сердце пронзает тоской. Разве не я говорила, что врать, это подло? А, утаив этот факт, я совру! Но, сказав, я уже не смогу ничего изменить. Этот выбор не только о детях. Этот выбор о нас. И аборт знаменует конец отношений.

Глава 53. Илья

Июнь начался. И ласточки свили гнездо под карнизом. Я помню их первый «строительный бум», когда эти наглые птицы решили слепить свои гнёзда прямо над дверью. Выходишь, а на пороге тебя ожидает «засада». Птичий помёт! Что липнет к подошвам и тащится в дом. Хорошо, если сверху не сыплется.

Хоть Настя была и противницей этого, но я в первый год поломал их гнездо. Дай волю пернатым и они превратят мой участок в туалет. Но как же велико было наше удивление, когда ласточки снова вернулись, и свили гнездо чуть левее от входа, усвоив урок. Настя так радовалась! Говорила, что это они нас «простили и выбрали». И будут отныне беречь наш уют!

Смотрю на «лепнину». Забавные гнёзда, из «катышек» цвета земли. Птички с раздвоенным хвостиком суетливо летают вокруг. Видно, кормят птенцов? Скоро те полетят, кто куда. А следующим летом появятся новые…

Долго стою на пороге, прежде чем постучать в её дверь. Почему в этот раз не могу совладать с собой? Наконец, вынуждаю себя это сделать. И жду. Сегодня суббота, шестое число. Я отвёз свою дочь на занятия танцами. А когда заберу, обещал, что заедем в кафе. Посидим, поболтаем. Обсудим дальнейшие планы. Я не скажу про женитьбу, пока не женюсь. А вот план предстоящей поездки уже обретает черты.

Я спросил по дороге на танцы:

— Мышонок, а как ты смотришь на то, что в Грузию с нами поедут Снежана с Никитой? — а после добавил, подумав, — И Джек.

— А кто такой Джек? — удивилась дочурка.

— Джек — это пёс, я тебе не рассказывал?

— Ты собаку завёл? — оживилась Дианка, и в глазах появился восторг.

— Ну, не то, чтобы это было моим решением, — попытался ответить.

Но дочка уже принялась фантазировать:

— А какой он породы? Красивый? А сколько ему?

— Нууу, как сказать, — начал я, вспоминая повислые уши и всегда хмурый взгляд, — Нормальный такой. Он уже не щенок. Взрослый пёс.

— А почему Джек? Это Джек-рассел? — вцепилась Дианка.

Мне стало обидно, слегка. Кажется, факт появления пса волновался её больше, чем факт появления младшего брата.

— Я не знаю, какой он породы, — пожал я плечами.

— Серьёзно? Пап! — упрекнула дочурка, — Ты не знаешь, какой породы твой пёс?

— А разве в породе дело? — взглянул на неё.

Она снисходительно хмыкнула:

— А в чём же ещё?

Я доставил дочурку на танцы. И теперь у меня два часа. Два часа, чтобы сделать то самое, ради чего я опять «обиваю порог». Два часа, чтобы выложить правду, которая рвётся наружу. Два часа… Нет, не два! А уже полтора. Время быстро летит. Так что стоит собраться. Я сумею! Я сделаю это. В конце концов, это — мой долг.

Дверь открывается. Настя стоит, удивлённо взирая. Я оценил её новую стрижку. Сказал, что ей очень идёт! И цвет волос, чуть темнее, чем раньше, делает образ каким-то особенно юным. Похожим на тот, из далёких времён.

— Что-то случилось? — пугается Настя.

Спешу успокоить её:

— Ничего. Просто… есть разговор.

Она равнодушно кивает:

— Входи, — и, запахнув свой халатик, бросает через плечо, — Кофе будешь?

— С радостью выпью, — я разуваюсь, иду вслед за ней.

Что-то едва уловимое чудится мне в атмосфере. Её равнодушие? Оно адресовано мне, или этому миру? Какая-то тяжесть читается в том, как она ставит чашки на стол, как щёлкает кофемашиной. А после — отходит к окну.

— Так что за тема? — говорит без эмоций. Будто мыслит о чём-то другом.

— Ты… как будто расстроена чем-то? — бросаю «наживку».

Хочу уточнить. Вдруг причина её отрешённости — Виктор? Что, если Настя всё знает? А я только зря изводил себя мыслями — стоит рассказывать ей, или нет?

Пальцы сжимают край подоконника. Она стоит, на него опираясь так, будто боится упасть.

— Да что-то нездоровится, — слышу ответ.

— Надеюсь, ничего серьёзного?

Секундная пауза. Настя вздыхает. Прижимает ладони к вискам:

— Мигрень доконала совсем.

Я выдыхаю. Будто и впрямь испугался услышать диагноз.

— Ну, мигрень — это болезнь аристократов, — говорю с мимолётной улыбкой.

Настя, в ответ на моё утешение, хмыкает:

— Да уж.

Мы ждём, пока кофе готовится. Слышим чириканье птиц за окном.

— Так о чём ты хотел поговорить? — отзывается Настя.

Её профиль на фоне окна заостряется. Она смотрит куда-то в себя.

— Я? А…, - я потираю заросшие скулы. С тех пор, как Снежана уехала, больше не брился. И, кажется, вовсе зарос, — Да о Грузии, — решаю я отодвинуть момент «откровений».