Изнанка судьбы

Ламберт расстегивает несколько верхних пуговиц и сдвигает край рубахи, обнажая бледную кожу. От шеи по плечу тянутся два ряда симметричных коротких шрамиков. Как стежки, сделанные неумелой швеей.

— Это — навсегда, леди. Их нельзя убрать даже магией. Я дернул, и потемнело в глазах. Подумал, что снова потеряю сознание, но желание избавиться от этой мерзости было сильнее боли. Выдирать ее было все равно что самому себе вырывать ногти. Позже целитель клана сказал, что я поспешил. Нужно было вынести лиану на себе, дождаться, пока она ссохнется. Не осталось бы шрамов. Обитатели Роузхиллс не живут долго вне долины.

— А тень?

— В тот момент я был так измучен, что не заметил в себе никаких изменений. Лишь неделю спустя, когда смог встать с постели и вышел во двор, я заметил, как изменилась моя тень. А позже пришли сны…

— Сны?

— Это были не просто сны. Они приносили самые темные желания, самые тайные страхи. Человек не выжил бы. Даже мне — полукровке — непросто было овладеть могуществом. Чтобы выстоять в сражении с самим собой, надо точно знать, для чего ты хочешь обуздать свою силу. Вот почему любой фэйри имеет предназначение.

Выражение задумчивой отстраненности покидает лицо Ламберта. Он поворачивается ко мне и разводит руками:

— Теперь вы понимаете, почему мой способ не подойдет больше никому, леди Франческа? Мне жаль, но вы родились без тени. Это судьба, с ней не спорят, она превыше. И я не хочу, чтобы говорили, будто тан Танцующих-с-Ветром не помнит своих долгов, поэтому дам зарок на Большой долг. Вам и вашему Стражу.

Я перевожу взгляд на серый в наледи камень. От ног Ламберта распласталась тень. Угловатая, слишком длинная и худая для приземистого полукровки.

Тень обряжена в доспех с шипастыми наручами. За ее спиной виден край круглого щита, в правой руке она сжимает полуторный меч. Солнце так падает, или просто Изнанка шутит злые шутки, но кажется, будто лезвие меча изгибается подобно языкам пламени.

— Альфред, — говорит Ламберт, проследив за моим взглядом.

— Что?

— Альфред. Так его звали.

Элвин

Мерлетта прилетела на рассвете.

Требовательный стук разбудил меня далеко не сразу. В полусне я повернулся, протянул руку, чтобы обнять Франческу. Наткнулся на пустоту и проснулся окончательно.

И вспомнил, что сеньорита уже неделю, как снова уехала в Сэнтшим.

А за окном все так же билась и стучала клювом в стекло синяя птица.

Мысленно костеря любителя ранних побудок, я вылез из-под одеяла. Прошел по ледяному полу к разноцветной арке окна. Вместе с мерлеттой в комнату ворвались морозный ветер и горсть мелких снежинок.

Голос, которым заговорила птица, сперва показался незнакомым.

— Мы виделись всего лишь раз, лорд Страж, но я и весь мой род обязан вашей женщине, потому я не могу не отправить вестника. Знайте же, что в качестве оплаты за свои услуги леди Франческа потребовала правды о том, как я обрел свою тень. Я согласился в тайной надежде, что она никогда не воспользуется этим знанием. Тень пришла ко мне в долине Роузхиллс, и я до сих пор с ужасом осознаю, как близко был тогда даже не к смерти, но к участи куда более страшной. Идя на сделку, я надеялся, что ни один человек в здравом уме не пожелает прикоснуться к отмеченной Хаосом земле. Однако леди Франческа отказалась принять мой обет на Великий долг и проводит дни у входа в долину. Если вам дорога ее жизнь, остановите ее, пока не стало слишком поздно.

Я смачно выругался, заглушая хлопок лопнувшей мерлетты.

Франческа

Еле заметная тропка вьется, огибая холмы. Норовит вывернуться из-под ног, исчезнуть, раствориться среди серых скал и кустов шиповника, но я упрямо нахожу ее раз за разом.

Когда-то на ее месте проходила широкая дорога. Единственный путь в долину — склоны окрестных холмов слишком круты и обрывисты. Сейчас наезженный тракт превратился в узенькую тропку, что в человеческом мире, что на Изнанке.

Лежащая в окружении холмов и скал, Роузхиллс никогда не была многолюдным местом. Слишком далеко от городов и крупных дорог. И все же здесь жили люди. А чуть в стороне от деревеньки, на берегу реки, находился летний коттедж графа Сэнтшимского. Совсем маленький, всего два этажа и пять комнат. Во время редких визитов хозяев он использовался как охотничий домик. Берега Саворна и мелкие озера у другого края долины славились изумительной охотой на водоплавающую птицу.

Сейчас и сама деревня, и коттедж стояли заброшенные. Ветер гулял в щелях заколоченных ставень. От скрипа ржавого флюгера ныли зубы. Тьма в проеме подвального окошка ухмылялась гнилыми зубами.

Я пришла туда на следующий день после рассказа Ламберта. Поднялась по крыльцу, коснулась рукой перил, и на перчатке остался слой жирной серой пыли.

Тишина за закрытой дверью не была покоем. Живая, исполненная жадного предвкушения, она ждала свою жертву.

Ждала… для чего?

Я не рискнула войти внутрь и узнать ответ.

В деревне было еще хуже. Время словно обошло стороной и дома, и нехитрую утварь, оставленную сельчанами. Чуть рассохшаяся бочка, полная дождевой воды у крыльца. Топор, всаженный в колоду. Наполовину сплетенная корзина из ивовых прутьев.

Я шла, а дома глядели в спину глазами-окнами.

Тогда, десять лет назад человеческая половина Роузхиллс не пострадала. Ничего не случилось с жителями, остались на месте цветы, кусты и растения. Просто в долине стало как будто чуть меньше солнца. Глубже залегли тени, от реки тянуло не свежестью, но сыростью и гниением.

А еще были сны…

Полные боли и ужаса кошмары, они приходили теперь к каждому. Звали творить желанное и непотребное, запретное. Мельник изнасиловал собственную дочь, потом перерезал ей горло и сам повесился. Бондарь проломил голову молодой супруге — показалось, что она слишком уж ласково улыбается заезжему торговцу…

Драки. Скандалы. Истерики без причины.

— Патер повторял: это Черная гадит, — делился воспоминаниями молодой горшечник из соседней деревушки. Единственный из виллан, кто согласился говорить в обмен на мое золото. — Что надо уметь не поддаться злу и тем Черную забороть. А потом патер возьми и разденься на мессе. Даже исподнее стянул. Встал на колени и давай каяться! Рассказал, как из пожертвований на храм воровал. И как жену Сэма на сеновале разложил… — он ухмыляется с простодушным восторгом, вспоминая давешний скандал. — Тут Сэм полез ему морду бить. А кто денег на храм давал и проповеди слушал, еще и подсобили. Как патер отлежался, так слинял. Ему ж из дома не выйти было, всяк пальцем показывал. А там и моя мамка решила, что пора деру давать, пока не поздно.

Горшечнику тогда было восемь лет. Он мало что запомнил. А прочие сельчане косились с суеверным ужасом, крестились и молчали.

Роузхиллс хранила свои тайны.

Дорога под ногами делает последний поворот и обрывается. Впереди две скалы. Высотой почти в три человеческих роста, они стоят у входа в долину, как немые стражи. Воздух за ними затянут сиреневой дымкой в тонких прожилках белого тумана.

Сегодня в дикую смесь запахов сырости, волглого камня, трав и подтухшего мяса из долины вплетается едва уловимый аромат роз.