Изумруды к свадьбе (Властелин замка, Влюбленный граф)

В один из вторников — последний перед постом — традиционно устраивали карнавал. И Женевьева была взволнована не меньше Ива и Марго, которые учили ее делать из бумаги различные маски. Поскольку я считала, что ей было бы полезно принять участие в карнавальных празднествах, мы вместе с Бастидами отправились в соседний городок, спрятавшись за смешными масками и украсив друг друга бумажными цветами.

Мы вместе со всеми гуляли по площади, где веселившиеся люди вешали карнавальное чучело на игрушечной виселице, потом танцевали в большой праздничной толпе.

Когда мы возвратились в замок, Женевьева была буквально в экстазе от восторга.

— Я слышала о карнавале, — сказала она, — но даже не подозревала, что он такой веселый!

— Надеюсь, — сказала я, — ваш отец не стал бы возражать против вашего участия в этом празднике.

— А он не узнает об этом, — капризно сказала Женевьева, — потому что мы ему об этом не скажем, хорошо, мадемуазель?

— Если он спросит, мы должны будем ему сказать, — возразила я.

— Он не спросит. Он нами не интересуется.

Девочка была немного обижена? Однако сейчас невнимание отца заботило ее гораздо меньше, чем раньше. Да и Нуну теперь не возражала, ибо, куда бы ни отправлялась Женевьева, я всегда сопровождала ее. Казалось, няня полностью мне доверяла, и это очень льстило.

А когда мы отправлялись в городок, с нами был Жан-Пьер. Собственно, он и предлагал эти увеселительные прогулки, получая от них не меньшее удовольствие, чем мы, а Женевьеве очень нравилось быть в его компании…

В первую неделю поста граф и Филипп возвратились в Гайяр. Филипп был помолвлен, и вскоре должна была состояться его женитьба на мадемуазель де ла Монель.

Эта новость быстро распространилась и по замку, и в соседнем городке.

Граф пришел в галерею, когда я работала. Стояло прекрасное солнечное утро, а поскольку дни стали длиннее, я проводила теперь за работой гораздо больше времени. При ярком освещении отреставрированные картины выглядели еще лучше, и граф рассматривал их с большим удовольствием и интересом.

— Великолепно, мадемуазель Лоусон, — прошептал он. Его глаза смотрели на меня с таким выражением, которого я никак не могла понять. — И в чем состоит смысл операции, которой вы сейчас заняты?

Я объяснила ему, что картина, над которой в тот момент трудилась, была сильно повреждена. На ней отошли целые слои краски, и я заполняла отсутствующие места гипсовой мастикой, которую потом собиралась подретушировать.

— Вы настоящий художник, мадемуазель Лоусон.

— Как вы уже однажды заметили — художник по призванию, но не состоявшийся как профессионал.

— Но вы мне простили, хотя и не забыли это не слишком любезное замечание?

— Человек не обязан прощать других, если они говорят ему правду.

— Вы такая умная и энергичная. И мы все, в том числе эти картины, нуждаемся в вас.

Он подошел ко мне совсем близко, его глаза по-прежнему были прикованы к моему лицу. И в них сквозило восхищение… Или я ошибалась? Я хорошо представляла себе, как сейчас выглядела. Коричневая блуза никогда не была мне к лицу, а волосы имели привычку выбиваться из-под шпилек и заколок. Так что вряд ли его могла привлечь моя внешность.

Конечно, это было всего лишь проявление нарочитого внимания, обычного для всех волокит и донжуанов. Подобная мысль мгновенно испортила мне настроение и радость от такого милого обращения со мной графа, и я постаралась выбросить ее из головы.

— Вам не следует волноваться, — заметила я. — Я использую краску, которая легко растворяется, поэтому ее очень просто смыть. Вы знаете, в чем сложность реставрации старых картин?

— Нет, — ответил он.

— Когда создавались эти полотна, художники сами смешивали краски. Только они знали секреты своего ремесла… и у каждого был собственный метод. Вот почему работы старых мастеров считают уникальными и так высоко ценятся. Вот почему их так сложно копировать.

Он внимательно слушал.

— Ретуширование — очень тонкая операция, — продолжала я. — И реставратор, конечно, ни в коем случае не должен привносить в оригинал свое собственное видение натуры.

Неожиданно мне показалось, что граф понимает, что за потоком слов я пытаюсь скрыть свое смущение, и это его забавляло.

Затем он вдруг сказал:

— Оказывается, это весьма опасно. Пожалуй, то же самое, как пытаться создать человека в том виде, в каком вы хотели бы его видеть, то есть пытаться подчеркнуть хорошее… и скрыть, убрать злое и недоброе.

— Я думала только о картинах. Это единственный предмет, о котором я могу говорить с достаточной уверенностью.

— А ваш энтузиазм показывает, что вы являетесь настоящим экспертом. Скажите, а каковы успехи моей дочери в английском языке?

— Они просто замечательны.

— А вы не считаете, что забота о картинах и занятие с моей дочерью являются для вас слишком большой нагрузкой?

Я улыбнулась:

— И то и другое доставляет мне огромное удовольствие.

— Я очень рад этому. А то я боялся, что жизнь у нас покажется вам весьма скучной.

— Ни в коем случае. И еще — я должна поблагодарить вас за разрешение пользоваться конюшней.

— Не за что. Теперь жизнь в замке стала более тихой и спокойной, чем прежде. — Он взглянул куда-то вдаль и добавил холодно: — После смерти моей жены мы больше не развлекаемся, как бывало. Может быть, что-нибудь изменится после женитьбы моего кузена, когда его жена станет хозяйкой замка.

— Или если вы сами, женитесь, — импульсивно вставила я и была уверена, что услышала прозвучавшую в его голосе горечь, когда он спросил:

— А что заставляет вас думать, что я могу жениться?

Поняв, что допустила бестактность, я, как бы себе в оправдание, промямлила:

— Ну, это вполне естественно, что со временем…

— Полагаю, что вам известны обстоятельства смерти моей жены, мадемуазель Лоусон?

— Да, я слышала… разговоры, — ответила я, ощущая себя при этом так, будто угодила одной ногой в трясину и должна как можно скорее отступить обратно, пока меня не засосало.