К достижению цели

Во время турнира был эпизод, может быть, для меня не очень почетный, но он был... Партия моего друга Славы Рагозина с Ласкером была отложена с преимуществом у старого доктора. «Шлифовали» мы эту позицию добросовестно, ибо была опасность, что Ласкер и первым будет! Наконец нашли ничью «во всех вариантах», но для надежности решили посоветоваться с Капой (тот тоже конкурировал с Ласкером), — конечно, этого не следовало делать. Капабланка принял нас в своем номере; пока я демонстрировал ему анализ, он с полуулыбкой кивал головой, но вдруг остановил меня и заявил, что белые должны проиграть один простой эндшпиль, который мы со Славой считали вполне защитимым. Против Капы этот эндшпиль мы спасти не могли! При доигрывании партия сразу кончилась вничью, так как Ласкер просмотрел хитрый трюк.

Наконец подошел и последний тур. Мы с Флором наравне: я должен играть черными с Рабиновичем, Флор — с Алаторцевым.

Стук в дверь, и входит Николай Васильевич Крыленко.

— Что скажете, — спрашивает он, — если Рабинович вам проиграет?

— Если пойму, что мне дарят очко, то сам подставлю фигуру и тут же сдам партию...

Крыленко посмотрел на меня с явным дружелюбием:

— Но что же делать?

— Думаю, что Флор сам предложит обе партии закончить миром, предложил ведь он нечто подобное во время нашего матча. — Я хитро усмехнулся. — К тому же он может бояться, что Рабинович мне «сплавит» партию.

Тут же заходит С. Вайнштейн: Флор предлагает две ничьи. Крыленко просиял. Рабинович дал согласие, но Алаторцев уперся — решил играть на выигрыш. Посоветовались с Флором.

— Пусть играет, — сказал Флор, — будет ничья...

Началась игра. Несмотря на запрещение Крыленко, я первый предлагаю ничью.

Задача Флора была сложней, так как Алаторцев на деле попал в трудное положение, но честный Флор сделал ничью.

Итак, мы с Флором первые, Ласкер на пол-очка сзади — он в последнем туре блестяще выиграл у Пирца. Крыленко консультируется с двумя экс-чемпионами: как они отнесутся к тому, что Ботвиннику будет присвоено звание гроссмейстера? Капа и Ласкер — за. Я был против — заявил, что дело не в званиях.

Мои друзья — шахматисты ГУУЗа (Главное управление учебных заведений) Наркомтяжпрома ходатайствуют перед Григорием Константиновичем Орджоникидзе о награждении меня легковой автомашиной. Об этом узнают, кое-кто уговаривает Николая Васильевича воспрепятствовать этому, чтобы не портить Ботвинника: подумать только — и приз, и автомашина!

Крыленко колеблется, но все же звонит Орджоникидзе и объясняет, что деньги (приз) на автомашину у шахматной секции есть — не даст ли товарищ Серго разрешение на покупку автомобиля?

Орджоникидзе сразу разобрался в ситуации: «Товарищ Крыленко, у меня есть и автомашина, и деньги. Мы решим этот вопрос сами». В итоге я стал автолюбителем... Кроме того, Григорий Константинович установил мне повышенную аспирантскую стипендию в пятьсот рублей (вместо трехсот) в месяц.

В начале 1936 года я написал Н. Крыленко письмо, где анализировал результаты международного турнира 1935 года и предложил провести в Москве новый турнир. Суть дела была в том, что в турнире 1935 года играли и сильные гроссмейстеры, и относительно слабые мастера; по итогам таких соревнований трудно судить о подлинной силе шахматистов. Иное дело турнир, где играют лишь сильные, а соревнование повторяется — это так называемые матч-турниры. Я и предложил пригласить в новое соревнование пять сильных зарубежных гроссмейстеров и отобрать пять лучших советских шахматистов, доказывал, что это будет настоящей проверкой сил и хорошей тренировкой.

Конечно, и здесь были возражения: легче отобрать 10—12 советских участников, нежели 5 — у каждого мастера есть свои болельщики. Однако Крыленко, как правило, не считался с эгоистическими интересами. Он послал меня на переговоры к Косареву — при поддержке Цекамола легче было получить разрешение на турнир (расходы предстояли немалые).

Александр Васильевич принял меня незамедлительно и после необходимых разъяснений заявил о своей безоговорочной поддержке. Разрешение правительства было получено.

В турнир были приглашены Ласкер, Капабланка, Флор, Лилиенталь и Элисказес; из советских — четверо молодых (Ботвинник, Рагозин, Рюмин и Кан), а также один из старшего поколения (Левенфиш).

К сожалению, турнир начали позже, чем предполагалось, в июне в Москве стояла сильная жара, и играть было трудно. Соревнование проходило в Колонном зале Дома Союзов, но — увы! — искусственного климата в зале тогда еще не было, а зрителей — более чем достаточно, дышать тяжело. По ночам тоже было жарко, я переутомился и впервые в жизни страдал от бессонницы. Вылечила от нее только война...

Но играть в шахматы надо. Больше чем год был оторван я от практической игры, но настроен был оптимистично; мы с Рагозиным отлично подготовились в санатории «Зачеренье» (под Ленинградом) и сыграли хорошие тренировочные партии.

В седьмом туре произошла катастрофа. Я получил против Капы выигранную позицию, на 28-м ходу мог получить подавляющий материальный перевес, но «влетел» в цейтнот, и Капабланка наказал меня по всем правилам шахматного искусства. Капа стал единоличным лидером; дальнейшая напряженная турнирная гонка так и не изменила дистанции между нами в одно очко (оба мы набрали по 8 из 11). Кубинец завоевал первый приз!

Следующий после поражения день был свободным. С горя пошел в МХАТ на «Женитьбу Фигаро». Андровская, Завадский и Прудкин играли с блеском. Покатываюсь со смеху, тревоги забыты. В антракте за спиной слышу мужской голос: «Перед тобой сидит Ботвинник». И в ответ: «Он же вчера проиграл, как он мог пойти в театр?» — удивляется какая-то школьница...

На сей раз советские участники сыграли лучше, чем в 1935 году — зарубежные участники не продемонстрировали очевидного перевеса, а испытание было серьезным. Цель соревнования была достигнута — появилась уверенность в силе советских мастеров, можно было с надеждой взирать в грядущее...

Так и надо действовать молодым шахматистам, если они хотят двигаться вперед: не за материальными благами гоняться, а за трудными соревнованиями.

И вот новый турнир: англичане действовали заблаговременно. Зимой 1935 года уже было известно, что турнир в Ноттингеме будет. Когда они собрали турнирный фонд или, попросту говоря, денежки, то разослали приглашения участникам. Я получил приглашение зимой 1936 года.

Вопрос о моем участии у Николая Васильевича Крыленко сомнений не вызывал, так как я имел уже успехи в международных соревнованиях. Крыленко все согласовал заранее, получил необходимое разрешение и направил в Англию положительный ответ. Его беспокоило только одно: что нужно сделать, чтобы содействовать успеху советского чемпиона.

Шахматисты и боялись, и любили Николая Васильевича. Он был резок, действовал прямо, но справедливо, а когда нужно — деликатно и весьма тонко. На заседаниях исполбюро шахсектора ВСФК он не навязывал свою волю, но проявлял власть, когда понимал, что верх берут групповые интересы. Заседания он часто проводил стоя, быть может, чтобы «скомпенсировать» небольшой рост. Бритая голова с резкими чертами лица, проницательные глаза, свободная, небрежная речь с аристократическим грассированием, неизменные френч и краги — таков был внешний облик одного из популярных соратников Ленина. К тому времени Крыленко был широко известен в зарубежных шахматных кругах, так как московские международные турниры 1925, 1935 и 1936 годов были проведены под его руководством.