Чтение онлайн

ЖАНРЫ

К истокам Руси. Народ и язык
Шрифт:

Мне запомнились недавно услышанные слова: «Языкознание – это наука возвратов». Что ж, это справедливо сказано, впрочем, не только (и не столько) о языкознании, сколько о науке, о человеческой мысли, о жизни человечества вообще, и ссылка на слова библейского Экклезиаста уже рискует при этом показаться банальной. Получая в руки новые данные, мы возвращаемся к науке, «проигрываем» снова старые вопросы, старые решения и вдруг видим, что они вовсе не такие «старые», но оживают вновь. Необходимо возвращаться к великим идеям прошлого. Лично для меня одна из таких великих славянских идей связана с именем Шафарика. Не стану сейчас этого расшифровывать, а только приведу слова того, кто сказал об этом проще всего, а следовательно – мудрее всего:

Слава тобі, Шафарику,Во віки і віки!Що звів єси в одно мореСлав’янськії ріки!(Из личного посвящения Т.Г. Шевченко Павлу Шафарику).

В наше время, столь характерное острыми дефицитами, дефицит единства, возможно, один из самых острых. Не нужно ходить за примерами далеко: раскроем труды наших коллег – историков Древней Руси, древнего Киева – и первое, может быть, что мы там увидим, это борьба идеи единства с «теорией уделов». Как это созвучно тому, что мы имеем у себя в языкознании. Отрадно бывает, когда встречаешь в этих исторических трудах

понимание важности и научной плодотворности идеи единства (Толочко П.П. Киев и Киевская земля в эпоху феодальной раздробленности ХII – ХIII вв. Киев, 1980).

Именно этой идее единства в значительной степени мы обязаны и своим нынешним «возвратом» к проблемам Киева, своим возвратом в Киев, в это место на земле славянской, которое и без нас, казалось бы, не обойдено вниманием исследователей. В сюжете, которым мы займемся далее, Киев предстает перед нами не только как зеркало славянской языковой и этнической истории (иного мы, как говорится, от Киева и не ожидали!), но и как старый случай, рассматриваемый с привлечением новых данных, что могло бы представить некоторый дополнительный интерес.

Я имею в виду своего рода «вечный» вопрос происхождения названий города Киева, их этимологии. Собственно говоря, речь пойдет, наряду с некоторыми другими, о главном названии города, нынешнем единственном его имени – Киев, Кш'в. Существующие этимологии названия Киев достаточно широко известны, и я могу быть здесь краток; суть же дела состоит в том, что есть исконно славянские этимологии этого названия (весьма неравноценные, одна из них вероятная, с нашей точки зрения, другая – неприемлемая; подробности – дальше), и имеют место не прекращающиеся, можно сказать, и сегодня атаки на исконно славянское происхождение имени Киев. Все сказанное побудило нас разобраться в этом.

Напомню лишь кратко, что под славянскими этимологиями Киева мы имеем в виду, во-первых, оправданное со всех точек зрения объяснение древнерусского Киевъ как производного от древнерусского же личного имени Кый, Кий, известного также у остальных славян, особенно в более ранние времена, и как имя, прозвище человека, и как нарицательное «палка», «дубинка», «то, чем бьют» (Фасмер М. Этимологический словарь русского языка, 2-е изд. М., 1986. Т. II. С. 230; Никонов В.А. Краткий топонимический словарь. М., 1966. С. 189 – 190; Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд. Вып. 13. М. 1987. С. 256 – 257; Етимологiчний словник лiтописних географiчних назв Пiвденноi Pyci. Київ, 1985. С. 77 и cл.; Ковачев Н.П. Средновековното селище Киево, антропонимът Кий и отражението му в българската и славянската топонимия // Изв. на Ин-та за български език. Кн. XVI. София, 1968. С. 125 и сл.).

Во-вторых, есть еще славянская этимология, объясняющая Києвъ в связи с польск. Kujawy, название местности, kujawy «песчаный бугор», «дюна», но ее мы решительно отклоняем, так как обычно при этом привлекаемые иностранные формы на – и– в сочинениях арабских географов и Титмара Мерзебургского сами суть не что иное, как приблизительные субституции славянского [у] с помощью диграфа ui (явление, распространенное и давно отмеченное в науке), к тому же Kujawy, kujawy – слишком очевидно локальное и позднее, звукоподражательное образование, даже с точки зрения одного польского языка. Упоминая это толкование единственно для полноты (см.: Етимологiчний словник… С. 77 и cл.; Kiss L. Foldrajzi nevek etimologiai szotara. 4, bovftett es javftott kiadas. I. kotet. Budapest, 1988. С 729), мы совершенно четко видим его несоответствие ни ареалу названия киев, по сути – общеславянскому (разве что за вычетом одной только маленькой Словении), ни его структуре. Ибо Киев – в сущности даже не этимологический случай, в нем нет никакой затемненности, это прозрачный пример регулярного славянского словообразования и морфологии, ясно сознававшийся и добрую тысячу лет назад (ср. летописное: на перевозъ на Києвъ…) и сохранивший свою ясность по сей день. Наличие в нашем материале форм всех трех родов – не только Киев, но и Киево, Киева – не оставляет сомнений в том, что перед нами прилагательное «принадлежащий Кию», и не важно, что в Болгарии, Сербии, Хорватии, Чехии и других славянских землях это уже были, разумеется, свои «Кии» и что легендарный киевский Кий – лишь один из многих, хотя, очевидно, наиболее выдающийся по своим личным качествам. Тут проявился яркий параллелизм разных славянских диалектов, хотя миграции и межславянская взаимность тоже, наверное, сказали свое слово. Надо также иметь в виду, что мотивы наименования менялись со временем, и то, что в нашу интеллектуализованную эпоху звучит почти оскорбительно («дубина», «орясина»), в давние времена воспринималось как лестное сравнение крепкой мужской стати, скажем, со стволом дуба.

Короче говоря, если в целом в славянской этимологии и ономастике неясностей, как и везде, хватает, то имя Киева представляет блистательное исключение: здесь все ясно до уровня школьной хрестоматии. Не знаю, почему, а может, – именно потому, но, вопреки всякому здравому и научному смыслу, как я уже сказал, атаки на славянское происхождение названия Киев не прекращаются; наоборот, в последнее время они умножились, причем в ход пускаются все возможные и невозможные аргументы, призванные поразить воображение не слишком опытного или не очень внимательного читателя. Опытный и внимательный, я уверен, все же разберется в них. Правда, и новые аргументы в пользу неславянского происхождения имени Киева ничем не лучше старых и опрокидываются столь же безоговорочно и на тех же незыблемых основаниях, что уже мной приводились. И тем не менее, спор явно перерастает масштабы «локального конфликта». Как и все в науке и в истории, связанное с Киевом, спор вокруг Киева быстро приобретает общеславянское значение, и поэтому он разбирается нами здесь. Я не намерен сколько-нибудь задерживаться на недавних попытках тюркских этимологий Киева, потому что они не только неубедительны, но элементарно некорректны научно.

А теперь – перевернем еще одну страницу истории, поскольку речь пойдет об открытии, а открытия новых источников всегда дарят нам по крайней мере одну новую страницу истории. Тем более что за этим следует обычно оживление комментаторской деятельности. Убежден, что она, эта комментаторская деятельность, представит даже методологическую поучительность, поскольку явит примеры того, как из одних и тех же исходных моментов будут сделаны противоположные заключения.

В свое время в развалинах средневекового Каирского пригорода Фустат в Египте была обнаружена рукопись, получившая известность в науке как «киевское письмо». Всесторонне исследован и опубликован был этот действительно важный документ сравнительно недавно, в 1982 году, совместными силами семитолога Н. Голба и ориенталиста О. Прицака (Golb N. and Pritsak О. Khazarian Hebrew documents of the Tenth century. Cornell university press. Ithaca and London, 1982. Ср. также рецензию: Р.В. Golden. A new discovery: Khazarian Hebrew documents of the Tenth centure… // Harvard Ukrainian studies. Vol. VIII. No 3/4, December, 1984). Последний

выступает при этом также как славист, и как раз славистическая часть анализа представляется наиболее уязвимой.

Что касается «киевского письма», то это редкий документ конца хазарской эпохи, достаточно древняя, предположительно около 930 года, рукопись, написанная на «отличном», как заверяет нас специалист, древнееврейском языке, скрепленная подписями иудеев, «носящих хазарские имена» (что, впрочем, не совсем так: среди этих имен есть Gostata – явно древнерусское Гостята; см. специально: Торпусман А.Н. Антропонимия и межэтнические контакты народов Восточной Европы в Средние века // Имя – этнос – история. М., 1989. С. 48 и сл.), и визой по-хазарски тюркским руническим письмом (Golb – Pritsak. P. XIII). Содержательная сторона сообщает нам немало интересного. Это рекомендательное письмо, упоминающее о денежном займе у местных неиудеев; достаточно указать на то, что письмо (видимо, вместе с должником) попало из древнего Киева в Египет. Но самой, пожалуй, замечательной информацией, как это признают издатели рукописи и признаем с ними мы, является то, что авторы письма именуют себя «общиной Киева» (имеется в виду еврейская община Киева), причем в этих словах оригинала – qahal sel qiyyob – содержится древнейшее упоминание Киева вообще. Все другие известные древнееврейские записи имени Киева – более поздние, XII и последующих веков. Запись названия Киева в «киевском письме» предшествует также византийской записи Ка, Ка сочинения Константина Багрянородного «О том, как надо управлять империей» (около 948 г.) и, кстати, близка к ней фонетически.

Историко-лингвистическое свидетельство этого самого раннего упоминания Киева в вышеназванном «киевском письме» имеет для славистики безусловно выдающееся значение. Древнееврейская запись 1-й половины X в. – qiyyob – почти совпадает фонетически с нашей нынешней формой, иными словами, она отражает славянское состояние уже после известного перехода кй > ку и даже – после перехода ку– > ki-, хотя форма Киевъ держалась в архаизирующей древнерусской графике, мы знаем, достаточно долго. Так что здесь мы имеем момент живой древнерусской речи и абсолютной хронологии. Принципиальная важность всего этого становится понятна в полной мере лишь после того, как мы сопоставим эти данные с тем фактом, что примерно в то же время (930 – 950-е годы) арабский автор аль-Истахри приводит форму kuyaа (о Киеве), которая вместе с латинской записью XI в. Cuiewa у Титмара Мерзебургского столь долго служила поводом для смятения ученых мозгов, вызывая к жизни совершенно бесполезные сближения с польскими Куявами.

Теперь благодаря ранней древнееврейской записи qiyyob надобность в этих гаданиях окончательно отпадает: ясно, что араб. kuyaа, лат. Cuiewa – субституции, и притом довольно приблизительные, их значение для истории названия Киева ограниченно, во всяком случае после публикации «киевского письма» уже нельзя с прежней свободой привлекать эти арабские и латинские записи в качестве довода против признаваемой нами исконно славянской деривации Kyjevъ от Kyiь в упомянутом выше смысле. Соответственно, это славянское толкование Киева после показаний «киевского письма» только усиливается. Таким образом, открытие «киевского письма» окончательно установило желанную ясность, которую теперь, казалось бы, уже просто нельзя замутнить… Но оказывается – можно! Издатель и комментатор письма, американский профессор Прицак предпочитает занять скептическую позицию в отношении славянской этимологии названия (Golb – Pritsak. P. 54). Для меня так и осталось загадкой, почему, имея дело с фонетически продвинутой живой формой в записи qiyyob, Прицак фактически ее игнорирует и оперирует несколько своеобразной реконструкцией ad hoc – *Kuyawa, собственно, модификацией, нужной ему, ориенталисту, для того, чтобы вывести название Киев из иранского, произведя его от хорезмийского личного имени Кйуа. Да, у современника описываемых событий, арабского писателя аль-Масуди действительно упоминается хорезмийское имя Кuуа, говоря точнее – некий Ahmad ben Кuуа, то есть «Ахмед, сын Куй», вазир хазарских войск, или хорезмийского контингента на хазарской службе. Но можно ли из этих случайных данных заключать, что в названии Киевъ уже, оказывается, и корень, и суффикс – не славянские, а восточноиранские? Так и хочется сказать: славист бы этого не сделал – вовсе не потому, что сказанное тяжело для славянского сердца и славянских ушей, а просто потому, что существуют в науке какие-то объективные пределы комментаторства, с которыми надлежит считаться всем. Славист не смог бы, например, столь полно игнорировать сопредельный с Хазарией славянский этнический элемент, как это на каждом шагу имеет место в книге Голба – Прицака о «киевском письме»; славист не позволил бы себе умолчания об этнической принадлежности коренного населения древнего Киева, которое, конечно, было славянским, а не хазарским. И вообще – славист должен знать, видеть все те импульсы, которые тогда в этом временном славянско-хазарском пограничье (авторы признают, что граница Хазарии проходила по Днепру) шли с Запада, который не мог не быть славянским. Весь этот славянский фон Киева для профессора Прицака как бы не существует: рассуждая о полянах киевских, он ни словом не упомянул о тождественности их племенного названия и этнонима более западных полян польских. Точно так же, рассуждая о Киеве приднепровском, он с удивительной легкостью обошелся без славянского фона Киева, и в воздухе повисает вопрос: а как быть с теми десятками других славянских Киевов, далеко от Хазарии разбросанных по всему славянству? Ведь они – cum tacent clamant! Одной географической сводки размещения Киевов на карте славянства (причем локализовать и идентифицировать удается далеко не все) оказывается достаточно, чтобы понять, что ареал Киевов – это одновременно и весь славянский ареал. И все эти Киевы славянства, если смотреть со стороны Хазарии, лежат в основном строго на запад от Днепра начиная со славного Киева приднепровского, который в древности был городом выразительно правобережным. Это можно назвать тестом лингвистической географии, и хазарско-иранская этимология Киева, преподносимая нам востоковедом, этого теста не выдерживает, потому что эпицентр или источник славянских Киевов (а надо решать вопрос с учетом всех славянских Киевов либо вовсе не браться за его решение) не мог находиться в хазарских степях (опускаем здесь внеязыковой аспект ограниченного градостроительства самих хазар). И по-прежнему весь набор языковых признаков Киева как прилагательного, легко изменяемого по родам (Киев, Киева, Киево, первоначально, очевидно, Киев город, Киева весь, Киево село, озеро и т. п.), с его формантом принадлежности, с его корнем, хорошо известным в славянских языках и на ономастическом, и на апеллативном уровне, – все это непреложно свидетельствует о славянской природе имени, причем – со степенью объективности и понятности, доступной, думается, всем непредвзятым людям, не только ученым филологам – лингвистам-лексикологам.

Поделиться с друзьями: