К себе возвращаюсь издалека...

Ответить нечего, на мой стандартный вопрос: «Расскажите о себе» — люди стандартно называли год, место рождения, образование, когда начал работать в Метрострое и т. д. Вдаваться в интимные подробности не было ни времени, ни желания.

После обеда Шарф достал мне каску, сапоги, брезентовую куртку и брюки, мы пошли в тоннель искать Анчева. Нашли мы его на «верхнем горизонте», где он ругал какого-то бетонщика: тот колотил кувалдой по дну вагонетки.

— Хочешь, чтобы и здесь через месяц дыра была?!

Я не только не помнила, о чем мы говорили с Анчевым, я его не узнала! Вот что значит скоростной метод сбора материала… Впрочем, поздоровались мы так, словно давно знакомы, и я, как бы между прочим, сказала, что хотела бы поговорить с ним поподробнее, не на ходу.

— А приходите домой к нам сегодня вечером. Вот с Леонидом приходите.

Договорились, но этот человек уже заинтересовал меня, и я по своему испытанному методу «пассивного сбора материала» пошла по тоннелю следом за Петром.

Собственно, метод этот, придуманный тогда от неопытности и бессилия, не изменяет мне и сейчас. Заключается он в том, что я молча хожу следом за нужным мне человеком день, два, три, неделю. Сначала человек стесняется моего присутствия, окружающие отпускают всякие шуточки, потом ко мне привыкают, перестают замечать, словно бы тот человек обрел в моем лице обыкновенную тень. Ничего особенного за эти три — пять дней не происходит: аварии, прорывы и крушения на производстве, к счастью, бывают реже, чем в фильмах и очерках. Мне на них никогда не «везло». Так что своей «яркой» стороной герои мои не получают возможности повернуться. Зато я вижу, как они ходят, разговаривают, смеются, сердятся, слышу и запоминаю всякие интересные события их прошлой жизни, они уже перестают быть абстрактными, бесплотными героями, становятся просто знакомыми, и писать их легко и приятно.

Таким хорошим знакомым стал для меня Петр Анчев. Написала я о нем повесть, очерк, хочу коротко рассказать и сейчас.

Родился он в двадцать третьем году в Краснодарском крае. После смерти матери (отец еще раньше уехал в Болгарию) их с младшим братом отдали в детский дом в Новом Афоне. Время было сумбурное, голодное, не хватало не только хлеба, но и бумаги, не хватало учебников. Детдомовцы воровали мандарины в частных садах, продавали курортникам, покупали учебники.

Кончил семилетку, отправился пешком в Сухуми, искать работу. Прошел километров восемь, видит, палатки какие-то разбиты. Подошел напиться, его спросили, куда он идет, предложили остаться работать учеником электрика. Так Петр попал в Метрострой. Много было в его жизни всякого: колобродил, озорничал, пристрастился к выпивке, женился. Но брак оказался неудачным, Петр женился второй раз, и молоденькая жена наконец прибрала его к рукам. Собственно, он и не сопротивлялся, легко стал «подкаблучником»: Ксюша — чистенькая, хорошенькая девушка — завела дома строгий порядок, уют, родилась дочка. Петр ни о чем большем и мечтать не мог.

В пятьдесят втором году Анчев приехал на строительство тоннеля вместе с электростанцией, которую он должен был здесь монтировать. Сгрузили генераторы под открытым небом — дождь, снег, дорогостоящие механизмы портились и ржавели, сердце у Петра разрывалось, он голос сорвал в кабинетах у начальников, но пока им было не до него. Ни в каких серьезных механизмах в тоннеле не было необходимости: с грехом пополам прошли сто метров штольни, там вполне хватило тока от передвижных электростанций.

Пришлось Анчеву поработать снабженцем, потом, с бригадой таких же, как он, его послали на лесосеку, и они давали выработку больше ста кубометров на брата, зарабатывали в день по семьдесят — восемьдесят рублей.

Наконец дошло дело и до электростанции. Все поржавело, порастерялось, но Петр взялся отремонтировать генераторы, хотя не было для этого ни специальной мастерской, ни нужных деталей, и в помощниках у него были не электрики, а все те же самые «заблатненные людишки», с которыми он орудовал на лесосеке. Их в поселке все боялись, а они боялись Петра, слушались его беспрекословно, выполняли любую работу.

Надо было через перевал провести высоковольтную линию. Начали вести ее в феврале пятьдесят третьего года, мороз доходил до сорока — пятидесяти градусов. Земля была настолько промерзшей, что приходилось по три дня над каждой ямой жечь костры, а ям надо было выкопать сто штук. Расчистили просеку, поставили столбы, натянули провод. Сами делали разбивку трассы: снег по горло, ничего не видно, однако ошиблись всего на девять градусов. Столбы ставили через пятьдесят метров, просматривали их через каждые двести метров, чтобы не было отклонений. Заказчик требовал на столбы лиственницу (она не гниет), а ее на том склоне горы росло очень мало — лазали по полутораметровым сугробам, искали.

— Жарко было, — вспоминает Петр. — Костры жгли, жарко было; лес валили — жарко было; столбы ставили — тоже жарко. Вот когда натягивали провод, тогда было холодно: на столб лезешь, закаменел, кошка не берет — голыми руками… Хотя в то время наверху никто не работал — мы работали…

Живет Петр на Западном портале. Вечером мы с Леонидом Шарфом отправились туда через перевал.

Портальский поселок разбросан по склону горы, дома мостятся на уступах, впадинах как попало — с середины и до самого болота. По заболоченной пойме реки Нанхчуль тоже рассыпано с десяток домиков. Каждый год они сползают все ниже, впрочем, хозяева уповают, что два года до окончания тоннеля домики продержатся, а там поедут метростроевцы в другие места.

Пришли. Открыла нам круглолицая большеглазая женщина; взглянув на белые скобленые полы, мы молча разулись. Петр спал. Ксеня, усадив нас с Шарфом на диван, куда-то ушла, вернулась с двумя бутылками шампанского. На шумные, хотя и не очень искренние, упреки Шарфа она невозмутимо отвечала:

— А я посуду сдала, что же обратно порожняком идти? Небось я старая метростроевка, понимаю, что порожняк гонять убыточно.

Петр сел за стол заспанный, взъерошенный, в шерстяных носках на босу ногу, в старых байковых брюках, смущенно тыкал вилкой в картошку, пил шампанское (водки и вина в магазине не было). О себе он говорил мало, мне рассказали о нем другие.

— У Петра сильно развито чувство справедливости. Всегда лез в драки, потому что заступался за слабых. Как-то в драке ему всадили нож в спину, проткнули легкое, смяли сердечную сумку… — вспоминает Леонид Шарф.

— А он еще бежал метров двести за этим, который его ткнул. Ни машины, ничего, пока нашли, пока довезли, сколько крови потерял… — вступает в разговор Ксения. — Врачи между собой обсуждают: «До утра не дотянет…» А он глаза раскрыл: «Я еще всех вас переживу!..»

— Умница, сам до всего своим умом доходит, — говорит главный электрик тоннельного отряда Абугов Савва Ефимыч. — Расчеты инженерные раньше я ему показывал, теперь делает сам. Сам готовит себе кадры машинистов породопогрузочных машин, лебедчиков, кочегаров. Дежурных слесарей и пневматиков перевел на сдельщину: до этого они получали тарифную ставку. Многих старых специалистов заменил: если, мол, человек привык не работать, его трудно заставить работать хорошо. Можно сказать, переворот произвел…

— А был у меня один слесарь… — Это уже Петр включился в воспоминания, развязался наконец и у него язык. — Для того, чтобы безбедно заколачивать две — две с половиной тысячи, он ремонтировал механизмы так, чтобы их хватило на пять-шесть дней. А там — опять ремонт. Сначала я верил, а после показалось подозрительно: дай-ка послежу! У породопогрузочной машины на фланец наваривали усилительную пластинку: все наши метростроевские механизмы рассчитаны на более легкие породы, а тут мраморизованный известняк, двадцатая категория твердости… Осмотрел я машину после этого слесаря, на крестовине трещину обнаружил. Продержалась бы ровно пять дней. Все ясно, он и возражать не стал, когда я его уволил, промолчал…