Кабахи

— Не хочу. Все деньги, какие у меня были, я отдал крестному за машину.

Купрача схватил бутылку за горлышко и стукнул ею об стол.

Выплеснувшееся вино крупными каплями разбрызгалось по клеенке.

— Этот человек сведет меня с ума! Балда! Половины зерна, которое ты унесешь из сушилки, хватит на покупку дома, а вторая половина пойдет на отделку и устройство.

Он оглянулся, сверкая глазами, на дверь и, спохватившись, снова понизил голос:

— Нет, право, за эти пять лет ты совсем одурел! Ума в тебе осталось не больше, чем в дряхлой собаке! Слушай меня и хорошенько запоминай. Дом двухэтажный, всего в обоих этажах шесть комнат. Впереди — прекрасный двор, за домом — виноградник на полторы тысячи лоз. Земля — ноль двадцать пять сотых гектара, точная норма члена колхоза. Ты уже теперь колхозник и, значит, имеешь право владеть в Чалиспири таким участком. Воспользуйся случаем и получишь все за полцены. Наскида глуп, я повидаю его и припугну слегка. А потом ты с ним договаривайся.

— Почему сам не покупаешь?

— Я в Телави дом строю. Двух домов в разных местах мне не оставят.

— Оформил бы на старшего сына.

— Старшему сыну я уже поставил дом в Ахмете.

— В Телави для себя строишь?

— Для себя.

— Знаю где. Почему тянешь, не заканчиваешь?

— А зачем торопиться? Не хочу «друзьям» глаза мозолить. Жена давно уж душу вынимает, не терпится ей в новый дом переехать. К Наскиде ты осторожно подойди. Он хотел для себя дом отделать, но тут в Чалиспири есть один парень, Реваз Енукашвили. Он Наскиде проходу не дает. Я наверняка знаю, что дом продается незаконченным.

— Реваз Енукашвили? Он, говорят, и на меня капал на правлении. Встречу его где-нибудь.

— Брось свои глупости, Вахтанг! Станешь посмешищем всей деревни, как эти два дурака, полыцик Гига и Мцария.

— А это кто такие?

— Просто здешние жители. Враждуют, вечно готовы сцепиться друг с другом, как два пса. Вчера вечером тут у меня перед дверью передрались на смех прохожим.

— Значит, позволить каждому сопляку сесть мне на голову?

— Вовсе нет! Ты только действуй с умом и сам кому хочешь на голову сядешь. Один умный человек сказал: надо быть или орлом, чтобы взлететь на высокую гору, или змеей, чтобы туда вползти. Кому бог не дал крыльев, тот должен ползать. Вон посмотри на своего крестного: сначала он разорил, погубил одну бедную женщину, а теперь сам же отстраивает ей новый дом на месте старого.

Вахтанг задумчиво рассматривал бутылку с вином, стоявшую перед ним, и молчал. Потом взглянул с чуть заметной улыбкой на приятеля и взялся за полный стакан.

— Постараюсь применить в жизни твои наставления, насколько сумею. Пусть все святые будут нам покровителями!

Глава четырнадцатая

1

«Каждый день новая неприятность, каждый день новая неприятность! Давно ли побило градом Чалиспири?»

Секретарь райкома грохнул телефонной трубкой о вилку ии посмотрел хмурым взглядом в окно.

«Над Телави небо чистое, а рядом, в Лалискури, — ненастье! Тьфу пропасть! Град в августе — когда это бывало? А вот зачастил, как родственник, — каждый день к обеду! В Тбилиси шкуру с меня спустят, скажут: расхвастался на весь свет, уши нам прожужжал своими успехами, а все они дутые. Ну, пшеницу-то я успел убрать, но виноград… Какие еще сюрпризы преподнесет нам погода до виноградного сбора?»

Подперев рукой седой висок, секретарь райкома обвел рассеянным взглядом пустой кабинет. Вспомнив, как час тому назад Райпотребсоюз выклянчил у него разрешение на открытие двух новых загородных ресторанов, в Шуамте и на горе Надиквари, он с неудовольствием поморщился.

«Кому нужны эти бесчисленные рестораны? Для обслуживания туристов и вообще приезжих вполне достаточно телавского ресторана да всех этих шашлычных и закусочных — благо они есть на каждом перекрестке. Для чего еще новые два? Неужели только для того, чтобы десяток дельцов получили источник обогащения? И ведь кто будет в этих ресторанах проводить время? Хулиганы, папенькины сынки, спекулянты, расхитители государственного имущества… У честного, трудящегося человека, живущего семейной жизнью, не остается свободных денег для кутежей. И получается, что я невольно способствую приятной жизни всякого рода вредных пережиточных элементов… А посмотреть на дело с другой стороны — как будто бы эти рестораны необходимы. Что плохого, если рабочий человек поднимется в выходной день или просто в свободный вечер на гору Надиквари, чтобы подышать прохладой, и выпьет пива или лимонада? И если даже он закончит приятную прогулку бутылкой-другой доброго вина, разве это так уж достойно порицания? Шуамта — прекрасное место. Величественная природа, великолепный холодный источник, чистый, душистый воздух, приволье… Разве не приятно остановиться в таком месте, едучи из Телави в Тбилиси или из Тбилиси в Телави, чтобы отдохнуть и подкрепиться? Удивительно, как это получается? Иногда я во вред самому себе соглашаюсь на что-нибудь такое, из чего потом получаются только хлопоты и неприятности. Сегодня к вечеру весь Телави узнает об этом моем разрешении, и завтра целый легион просителей будет сидеть у меня в приемной. Какое множество людей охвачено жаждой легкого обогащения! И пойдут опять слезные мольбы, вырванные обещания, льстивое восхищение моим умом и моей добротой… Откуда в людях это упорное стремление к заведениям, опустошающим карманы? Взять хотя бы Бардзимашвили. Был прекрасный актер, работал в телавском театре и вдруг бросил сцену, перебрался в столовую на Алазани. Бегает в засаленном белом халате из зала на кухню и обратно, разносит с неловкой торопливостью неопытного официанта шашлыки и хинкали и распевает сиплым голосом баяти, услаждает слух пьяных компаний. Почему он ушел из театра? Большая семья? Театр не давал возможности прирабатывать? Нда-а, актеры… Надо вовремя прекратить игру с этой пустоголовой хорошенькой девчонкой, а то эта комедия может кончиться совсем не комически…»

Секретарь райкома убрал руку с телефонной трубки и потер усталые глаза. Потом снова повернулся к окну и долго смотрел на небо, затягивавшееся молочно-белыми облаками.

«Вот и Лалискури попало под град… Вардисубани, Шрома и Чалиспири уже раньше постигла эта участь. Трудно приходится колхознику — что теперь ему делать? Весь год работает, уткнувшись в землю, тянет ярмо, как вол, пригнув шею, а эти, в ресторанах и шашлычных, лопаются от жира, вызывающе швыряют деньги, разъезжают на легковых машинах и шлют своих полуграмотных, тупоголовых жен и детей на приморские курорты. Они одни не знают забот, им одним не грозят убытки. Какое им дело до того, что у какого-нибудь лечурского пшава погиб весь урожай? Их доход постоянен и устойчив, он не боится града ни весной, ни осенью.

Да и разве только эти, пропахшие кулинарными ароматами…

Чем же виноват крестьянин? Разве ему повредит поездка на курорт? Разве ему не нужны культурные развлечения? Но на все это требуются средства. А средства крестьянин получает от урожая. Да что далеко идти — взять хоть бы Чалиспири. Три года уже, как там начали строить клуб, и пока что стены едва поднялись над землей. Нико надеялся продолжить в этом году строительство, материалы у него заготовлены. Но какой с него спрос, если урожай уйдет у чалиспирцев вот так, между пальцев? Да нет, от председателя все же многое зависит. Хороший председатель завяжется узлом, пролезет сквозь игольное ушко, а концы с концами сведет, завершит начатые дела. А если захочет, то может провалить любое неугодное ему дело, даже такое, которое вполне в его силах и возможностях. В Нагвареви был маленький клуб. Его снесли. Долго не могли ничего выстроить взамен — наконец построили. Только новое здание похоже не на клуб, а скорее на хлев какой-то необычной архитектуры. Хоть бы взяли пример со своих соседей — руиспирцев! Но председатель колхоза думал в первую очередь о себе, берег, так сказать, свою шкуру. Дескать, чем всаживать средства в клуб, лучше ублажу колхозников, ведь перевыборы на носу. Так он и сделал — роздал на трудодни порядочно, а недостроенные, не подведенные под крышу стены перекрыл жестью и объявил это сооружение клубом. Загубил клуб и себя не спас! Молодые колхозники все ему поставили в счет и провалили его на выборах… Почему люди не учатся на чужом примере? Ну вот, выбрали в Нагвареви нового председателя. Данные у этого человека превосходные: умный, солидный, с высшим образованием. А в деревне все по-прежнему, никаких улучшений не замечается. Пролегает через Нагвареви проезжая дорога длиной в четыреста метров — она у них единственная, и до сих пор не могут залить ее асфальтом, чтобы люди не задыхались от пыли всякий раз, как проедет автомашина. И колхоз, и сельсовет махнули на нее рукой. Председатель сельсовета только о том и думает, как бы сменить свою легковую машину на новую. Она у него, кстати, четвертая. Удивительно, как он умудрился купить четыре машины? В анонимках пишут, что он берет взятки с ремесленников за то, что разрешает им заниматься на стороне своим ремеслом. Сколько же он с них получает — неужели на это можно автомобили покупать?»

Луарсаб Соломонович выдвинул ящик стола, достал оттуда листок, испещренный полуграмотными каракулями, пробежал его глазами и бросил на стол.

«Ну вот, и еще письмо. Как обычно, без подписи. Почему все так боятся этого маленького человечка, не окончившего даже десятиклассной школы и не прочитавшего за всю свою жизнь двух книжек? Должно быть, очень ловкий дядя, прожженный плут. Как это ему пришло в голову наложить от имени сельсовета руку на деревенский ручей и драть с жителей за поливную воду по пять рублей в час? Ну и наглец! Деньги он, конечно, прикарманивает. Во всяком случае, ни по одной приходной статье они, оказывается, не проведены. А может, клевета? Надо съездить туда, посмотреть самому, а то ведь райисполкому и горя мало!

Вода!

Беда прямо с нею! Каждый год в это самое время, к концу лета, начинается неразбериха с поливной водой. Эта страшная, долгая засуха высосала всю землю, высушила все вокруг. Когда придет избавление? Хорошо, что Центральный Комитет внял наконец нашим просьбам и принял решение о прокладке Алазанского канала. Вот когда расцветут и разбогатеют правобережные деревни! Поля заколосятся, урожай будет — море разливанное! Во сто крат окупятся все расходы по сооружению канала. И государству выгода, и крестьянин будет благодарен».

Секретарь райкома спрятал листок в стол и снова перевел взгляд на окно.

Над липой громоздились тяжелые тучи, уже не белые, а свинцовые. Небо было похоже на холст, обильно заляпанный черно-серой и темно-фиолетовой краской. Лишь кое-где в просветах сияли ярко-голубые озерца.

Секретарь райкома надавил кнопку звонка.

Вошла секретарша, остановилась в дверях.

— Скажи шоферу, чтобы вывел машину. Поедем в заречную зону, в Лалискури.

Девушка вышла.

«Человек круглый год нянчится с каждой виноградной лозой, с каждым стеблем кукурузы. А потом нагрянет град, и растения, выращенные как родное дитя… Как родное дитя… Разве мы не растим детей, не нянчимся с ними? А чем они нам за это платят? Даже к черту поленятся послать — без единого слова предупреждения повесятся на шею первому попавшемуся прохвосту. Нет, это все по вине Эфросины. Вот это мать так мать! Отправилась в летний приморский рейс и вернулась домой с зятем!»