Кабахи

— Нет, я не могу с тобой согласиться, дядя Фома. Наверно, в нем с самого начала таился собственник, хищник… А тормоза, что сдерживают в человеке дурные наклонности, были у него слишком слабы. Так он все видит и ничего не говорит?

— В таком огромном колхозе, как наш, все видеть и каждого за руку поймать невозможно. Знаешь Набию Шашвиашвили? Когда-то он был первым овцеводом в деревне. Держал отару в тысячу пятьсот голов и каждый год получал приплоду в сто десять, сто двадцать ягнят на сотню маток. Сейчас он заведует овцефермой колхоза, и по-прежнему у него полторы тысячи овец, но прирост стада уже не тот. С самого дня основания колхоза он стал уменьшаться и дошел нынче до восьмидесяти ягнят на сотню овец… Никто ничего не может понять, и уличить никого ни в чем невозможно. Копалась в этом деле ревизионная комиссия, даже и специальную комиссию составляли, и сам Нико лично присутствовал три или четыре раза при окоте в Ширване. Каждый раз все оказывалось в полном порядке: приплод был в точности такой, какой учитывался… Набия уверяет, что овцы стали неплодные, — порода, мол, выродилась. Может, оно и так, но кто нам заменит вырожденных овец лучшими? У колхоза на это нет средств, а у Нико — охоты.

— Так выберите председателем такого человека, у которого есть охота. Тогда не будут вас беспокоить шакалы и волки.

Фома приподнялся на локте. Доктор на этот раз не стал ему мешать — только тщательно закрыл ему спину одеялом.

— Ну, знаешь, от Нико избавиться не так-то просто! Во-первых, во время выборов всегда присутствует кто-нибудь из райкома, а во-вторых, кто осмелится выступить на собрании против председателя? Попробуешь скинуть его, а если не выйдет? Живи потом с ним в одной деревне, работай в колхозе под его началом!

— Избирает человека народ, и смещает человека народ, дядя Фома. Все в его воле.

— Эх, дружок, кто народ спрашивает? Народ — овечье стадо, куда его палкой погонишь, туда он и повернет.

— Почему ты думаешь, Дядя Фома, что мир вертится вкривь и вкось?

— Если не вкривь и вкось, то и не очень-то ровно, сынок. Раньше хоть бога боялись, а теперь в бога никто не верит.

— Неужели и вы так думаете, дядя Сандро?

Врач еще раз взмахнул рукой, отгоняя назойливую муху.

— Без колхозов выиграть войну против фашистов было бы, вероятно, еще трудней.

— При чем тут фашизм?

— Всякий милитаризм имеет фашистскую природу, а фашизм по своей сути неотделим от милитаризма. А оба они, вместе или порознь, — страшная опасность для человечества.

Шавлего внимательно, с легкой улыбкой всматривался в бледное, исхудалое лицо врача.

— Чем объяснить, дядя Сандро, этот ваш постоянный страх: что будет завтра?

— Самим этим вопросом, юноша. Разве в наше время кто- нибудь на земле свободен от страха?

— Огромная часть человечества, дядя Сандро, — не менее миллиарда людей. Неужели вы не слыхали по радио выступлений представителей Советского Союза и демократических государств на Генеральной ассамблее?

— Разве Франция и Англия не называют себя также демократическими государствами?

— «Демократическая» Франция заключила боровшегося за свободу Испании грузинского врача в концентрационный лагерь Карбарес.

— Ну, наши тоже не гладят по головке нарушителей государственной границы.

— Наша граница всегда гостеприимно открыта для тех, кто борется за свободу. Гонимые и преследуемые стремятся к нам со всего мира.

— А куда стремятся такие люди отсюда?

— Никуда. А если кто стремится — то на свою же беду. Надо сразу сбрасывать с дерева подгнившие плоды, чтобы они не заразили других. Свобода народам, мир миру — вот наш лозунг!

— Разве не то же самое кричат Соединенные Штаты? Какая разница?

— Разница не в словах, а в делах.

— Послушайте меня, юноша. Сегодня мир разбился на два враждебных лагеря. У каждого — своя идеология. Каждый из них исключает существование другого. Вот уже четыре десятка лет, как эти две кувалды молотят по мне с обеих сторон, и я так устал, чувствую себя таким опустошенным, что сейчас любые идеи, всякая идейная борьба вызывают во мне тошноту. Я так же ищу мира, как любой народ и как всякий человек. Да и мир уже устал от этих вековых битв.

— И вы думаете, дядя Сандро, что мира можно добиться без борьбы?

— Тому, кто хочет мира, не может быть желанной борьба. Каждый из двух лагерей по-своему представляет себе мир и борется за то, чтобы установить его на свой манер. А борьба идет ожесточенная, беспощадная… Вполне возможно, что в борьбе за мир люди истребят друг друга и не оставят камня на камне.

— Разве когда вода в котелке шипит, это значит, что она закипела?

— Это значит, что до кипенья недалеко.

— Все равно — без борьбы не может быть мира, а человек не бывает без идей. Вначале одна лишь Россия встала на путь социализма. А теперь уже вся центральная Европа исповедует наши идеи.

По бледным губам доктора скользнула ироническая улыбка.

— А что вы думаете, юноша, о навязывании идей?

Старый садовник почувствовал, что беседа приняла неприятный оборот, и снова приподнялся на локте.

— Начали с панты и с яблонь, а теперь вон куда забрались! Если человеческие головы пичкать этими самыми вашими идеями, то ведь желудкам-то нужно что-нибудь посущественней! В особенности когда в роднике стынет вино, дожидаясь, чтобы его выпили!

Шавлего встал и направился к двери. На пороге он задержался и, повернувшись, сказал доктору:

— Мы никому не навязываем силой своих идей. Идеи сами рождаются у людей в голове и распространяются по всему миру, проникают в сознание других людей. А если некоторым не нравятся эти идеи, что ж, разве солнце померкнет оттого, что летучие мыши его ненавидят?

Доктор ударил в ладоши над табуретом.

Убитая муха упала брюшком вверх на пол.

5

Серго неторопливо повернулся и вышел.

Визгливые звуки зурны ворвались сквозь щель непритворенной двери в комнату. Оглушительно забухал, рассыпался частой дробью барабан, и высокий хрипловатый голос барабанщика Гиголы завел с переливами, на манер восточных баяти:

На реке искали броду Хареба и Гогйя-а. Говорят — не суйся в воду, Здесь застряли многие-э.

Вахтанг насупился, пошел к двери и сердито захлопнул ее.

— Как он не устанет орать, чтоб ему провалиться!

— Чего ты на него окрысился — у каждого своя забота и своя утеха. — Купрача равнодушно придвинул к себе тарелку с шашлыком и принялся резать лук.

— Не до песен мне сейчас.

— Садись сюда, поближе, я тебе настроение исправлю. В столяры Гиголу не возьмут, и мастерок он тоже держать не умеет. Такое у него ремесло, им он кормится.

Вахтанг сел.

— Куда Серго поехал?

— На одну ферму. Договорился я с заведующим: даю ему телку на племя, а он мне взамен корову.

— Что за дурак меняет корову на телку?

— Корова недойная и неплодная, какой на ферме от нее толк? А телка принесет приплод и будет давать молоко. Им прямая выгода и мне тоже: весу в корове вдвое против телки. А в поголовье у них проигрыша не будет.

— Ей-богу, тебя бы в министры…

Купрача пододвинул гостю шашлык.

— Не бойся, в министрах тоже не дураки сидят. Да что министры! Когда я работал в Ахмете, приехал на ревизию бухгалтер из Цекавшири. Поселился он в гостинице. Как только, бывало, стемнеет вечером, все заведующие магазинами, столовыми и бог весть чем еще выстраивались в очередь перед его номером. Денег он увез пропасть, а сколько еще разного барахла! Да я сам новенькую «Победу» с неснятой пломбой пригнал к его дверям!