Кабахи

Горячие губы девушки обожгли руку Реваза.

— Разве я поп Ванка, что ты мне руку целуешь?

Парень осторожно высвободил руку, провел по ней ладонью другой руки и, ощутив оросившую ее теплую влагу, заговорил еще ласковей:

— Не плачь, Тамара, не плачь, не надо. Без тебя я жизнь ни в грош не ставлю, но твой отец… Знаешь что, Тамара?.. Ну, а если бы я объявил тебе, что послал в Подлески шесть человек жнецов и трех сноповязов, что бы ты тогда сказала?

— Куда это — в Подлески?

— Туда, куда отец твой велел.

— Что сказала бы? Да ничего, Реваз. Просто поверила бы.

— Ну, так это правда. Оттого я и опоздал сегодня к тебе, что ходил на гору проведать их. Очень хорошо поработали, никто не мог бы их упрекнуть.

Девушка медленно подняла на Реваза большие глаза. Улыбка тронула ее губы.

— Реваз, ты очень хороший, ты…

Она вдруг умолкла, вскочила с быстротой молнии и замерла.

На лестнице послышались шаги. Потом стукнула калитка и неподалеку тревожно заскулила собака.

— Уходи, Реваз, скорее!.. Отец во дворе. Может, заметил, что меня нет, и вышел искать. Скорей, Реваз, скорей!

Парень встал, обнял девушку за плечи. Потом неторопливо пересек освещенную луной полосу между каштаном и изгородью.

У перелаза он на мгновение остановился и, обернувшись, сказал так, чтобы слышно было ей одной:

— Но только ты знай — я послал людей в поле не ради твоего отца, а потому, что дело этого требовало.

5

Хатилеция брел по деревенской улице. У самой окраины острый глаз его заметил под высоким кленом какую-то неясную тень.

— Эй ты, кто ты такой? Чего торчишь там, словно столб межевой?

Тень не отозвалась.

Хатилеция посмотрел внимательней и спросил еще раз:

— Ты что, грузинского языка не понимаешь? Кто ты такой, спрашиваю.

— Что тебе от меня нужно, дедушка Ило? Сижу себе тут, никому не мешаю… Или, может, помешал тебе?

Старик сразу узнал по голосу, кто это. Он направился к клену, хотел перешагнуть через канаву, тянувшуюся вдоль улицы, но не рассчитал ее ширины и плюхнулся обеими ногами в воду.

Сидевший под кленом поспешил ему на помощь. Но старик управился сам — кое-как вылез из канавы и, хлюпая зачерпнувшими воду чувяками, подошел к клену.

— Здравствуй, Закро!

— Здравствуй, дедушка Ило.

— Ну, что ты тут притулился? Опять крали своей дожидаешься? — И Хатилеция ухмыльнулся так ехидно, что у бедного влюбленного парня упало сердце.

— А тебе что за дело, дедушка Ило, кого я тут дожидаюсь? Что тебе до меня и до моих забот? Ходишь по гостям, веселишься, ешь, пьешь, поешь, хмелеешь и радуешься жизни… Какая тебе печаль — сижу я тут или нет? Ну и пусть себе сижу — тебе-то я не мешаю? А если мешаю — скажи! Сразу же встану и уйду.

Хатилеция заметил, что парень под хмельком, и заговорил уже более ласково:

— Ну с чего ты взял, сынок?.. Никому ты не мешаешь, да и как ты можешь мне мешать? Моего ты не ешь, моего ты не пьешь. Я так просто спросил, к слову пришлось. Жалко мне стало, что ты тут один сидишь. И ведь зря сидишь, клянусь благословенным саперави, которого ты выпил. Девушка-то давно уж дома и, верно, сейчас уже сладко похрапывает.

Закро вскочил.

— Откуда ты знаешь, дедушка Ило?

— Знаю, откуда ни на есть, а знаю. Нынче она заходила к Сабеде и оттуда верхами, мимо Шамрелашвили, пошла домой.

— Да нет же, дедушка Ило! Я видел ее в читальне. Не могла она здесь не пройти!

Хатилеция присел под деревом.

— Говорят тебе, из читальни она пошла к Сабеде. Ну, а оттуда уж домой.

Сообразив, что дедушка Ило, по-видимому, говорит правду, Закро плюхнулся на траву, обхватил руками колени и уткнулся в них лицом.

Хатилеция развязал кисет с табаком, достал трубку, набил ее и закурил.

— Эх, вот она, молодость!.. И я такой же неуемный был в свои молодые годы. Там, где теперь дом твоей крали, жил тогда один генерал. Дочка у него была — писаная красавица. Однажды я встретил ее на алавердском престольном празднике. Взглянула на меня так, что я прямо просом рассыпался. Эх, вот что за штука любовь! Злой я был, как зверь, а стал сразу смирный, сладкий, что твой кишмиш. Как раз шел девятьсот пятый год. Повидал я Харебу, Гогию. И Годердзи уговорил. Из Магранского леса спустился Замбили мне на подмогу. Да только не успел я девушку увезти — опередили меня, выдали ее замуж в Ожио, за князя Андроникашвили.

Закро знал, что дедушка Ило все это сочинил тут же, на месте, но так приятно было ему слушать старика, что он и слова не проронил, не позволил себе проявить недоверие.

— А какая девушка была — эх! — вздохнул от души рассказчик и затянулся трубкой. — Не девушка, а джейран! Но все же до агронома нашего ей было далеко.

Хатилеция глянул искоса на сидевшего рядом парня — тот поднял голову. И старик продолжал, будто бы размышляя вслух и не помня о собеседнике:

— Ух, что за красавица, просто загляденье! Да, брат, ради такой девки стоит не только что под кленом при луне, а хоть на раскаленном железе всю ночь просидеть. Клянусь хмельным саперави, она так же отличается от остальных девушек, как от дикого кислого винограда отборный ркацители. Таких ясных глаз я никогда еще не видал! А щеки какие, губы, зубы! А шея? Породистая, как у лебедя, белая, как писчая бумага.

Парень вздохнул с такой силой, будто всю душу вывернул наизнанку.

— Охимэ-э! Дедушка Ило, зачем ты язвишь меня в самое сердце, что я тебе сделал плохого? Оставь меня, а то я, кажется, из-за этой ее белоснежной шеи на собственную шею удавку надену.

Но Хатилеция не унялся и продолжал свое хвалебное слово:

— Да что шея, дружок, разве ты не видал, какие у нее плечи? Словно из самого лучшего мрамора. А руки! Белые, нежные, и пальцы что твой хрусталь!

— Ох, дедушка Ило, сколько раз я при виде этих пальцев свои собственные до крови кусал!

— А грудь, парень! Будь я собачий сын, если, у самой царицы Тамар грудь была красивее и желанней! Взглянешь — и - прямо в жар бросает. А какой тонкий стан — гибкий, что твоя плеть. А все остальное…

Хатилеция собирался спуститься и пониже, но тут уж парень не вытерпел и оборвал его:

— Замолчи, дедушка Ило, замолчи и оставь в покое девушку, да и меня тоже! Не твоя печаль — сижу я здесь или стою на голове. Лягушка для того и селится на берегу, чтобы, по желанию, то в воду нырнуть, то на сушу выйти. Человек я или нет? Имею я право жить по-своему? Захочу, во главе стола место займу, а захочу — вот так и буду здесь, как сирота, сидеть!

Хатилеция виду не подал, что заметил его горячность.

— О тебе же забочусь, дружок, мне-то и в самом деле какая печаль?.. Я с тобой, а ты с чертями! Но не зевай, послушай меня, а то улетит твоя голубка и будет на чужой крыше ворковать…

Закро вскочил словно ужаленный, схватил старика за плечо и крепко встряхнул.

— Что ты сказал, дедушка Ило? Зачем ты так сказал? Ты что-то знаешь и таишь от меня. На чьей крыше будет ворковать моя голубка?

— Не вывихни мне лопатку, сумасшедший! Почем я знаю, на чьей! — Старик высвободил плечо и хихикнул. — Не зевай, медведь, не зевай, говорю… Шея у тебя, правда, как у бугая, да только нынче в Чалиспири такой барс появился, что зубами булатную сталь перекусит.