Кабахи

— Зачем? С таким защитником, как ты?

— Так в путь!

— Поехали.

Наутро первой проснулась Флора. Она протерла глаза, приподнялась, села в постели. Посмотрела на свою белоснежную, высокую, безупречно изваянную грудь и потянулась с удовольствием. Потом ее прохватил холод, она вся сжалась, вздернула красивые плечи.

В комнате было холодно. Холод проникал через щель чуть приоткрытой двери.

Флора вздрогнула, внимательно посмотрела на дверь и перевела взгляд на Шавлего, спокойно и ровно посапывавшего во сне рядом с нею.

«Дверь закрывается плотно. Неужели он выходил ночью и, вернувшись, забыл аккуратно притворить ее?»

Она легко соскочила с кровати и на цыпочках побежала закрывать дверь.

И тут она заметила на пороге свежие, мокрые следы.

Флора узнала их. Следы были женские.

4

Когда Закро пришел в сознание, операция была уже давно окончена. Внезапно, к собственному изумлению, он почувствовал, что в животе у него кто-то сидит. Это было тупое ощущение — непрошеный гость сначала тихонько, осторожно разгуливал внутри Закро; однако это длилось недолго: пришелец ускорил шаг, а там и устроил целую скачку с препятствиями — бегал, прыгал, натыкался на все, что попадалось по пути, и все это — совершенно бесцеремонно; он оттоптал бедняге борцу все внутренности. Потом схватил нож и стал крошить его кишки. Нож был ледяной и совершенно тупой. Пришелец словно втыкал вилку и, придерживая ею кишку, пилил и пилил тупым лезвием. Измучил, измотал вконец Закро. Тот сначала честью просил его хотя бы наточить нож. Потом сказал по-мужски, чтобы пришелец бросил валять дурака. И наконец, когда ничего не подействовало, раскричался, заметался.

Непрошеный гость рассердился, отбросил нож и вилку и принялся рвать кишки прямо голыми руками.

Что тут было делать бедняге Закро? Сила солому ломит, он покорился и снова перешел к просьбам.

Джигит в животе на этот раз снизошел к просьбам, перестал рвать кишки и снова вооружился ножом и вилкой. Потом наконец бросил и их, пощипал еще недолго здесь и там и унялся.

— Вот так, добрый человек, — с трудом перевел дух Закро. — И сам немного отдохни, и мне дай роздых.

— Заговорил! Слышите — он что-то сказал, видите — открыл глаза, доктор, открыл глаза!..

Густой, молочно-белый туман клубился вокруг. Вся земля была застлана туманом. Туман порой становился чуть реже, клубы его рассыпались, наплывали друг на друга, но все же пелена была непроницаема.

— Доктор, доктор, будет он жив?

— Очень уж много крови потерял. Организм молодой, сильный — посмотрим. Пока трудно сказать.

— Боже, какая я несчастная! Боже, чем я навлекла на себя твой гнев?

— Тише, тише! Перестаньте плакать. Больному необходимы тишина и покой.

Голос был слышен прекрасно. Все слова можно было разобрать. — Только вокруг густел туман, непроглядный молочный туман.

— Как пульс?

— Учащенный, но очень слабый. Большая потеря крови.

— Боже, какая я несчастная, какая несчастная! — шептал чей-то голос. — Закро, Закро, открой глаза, Закро! Открой еще раз, хоть на мгновение, Закро!

— Перестаньте, пожалуйста, нельзя же так! Иначе я буду вынужден попросить вас оставить палату. Ну-ка, еще один укол кофеина, и отойдите от постели.

Откуда-то издалека, из глубины густо-молочного тумана, доносился голос.

Где-то журчал ручеек. Закро почувствовал мучительную жажду. Но где взять воду? В тумане ничего не было видно. Только слышался голос — нежный, сладостный, желанный.

* * *

Первой опомнилась Кето.

Купрача бросился за машиной, подкатил ее к входу. С трудом высвободили из судорожно сжатой руки Закро окровавленный нож.

Нелегко оказалось перенести раненого в машину. Кето села первой и всю дорогу держала голову Закро на коленях.

Потом целый век ждали окончания операции. На счастье, врач попался прекрасный — известный хирург Джанаридзе оказался на месте.

Нож проник через мышцы живота и жировой покров в брюшину, рассек в четырех местах тонкие кишки и вышел наружу рядом с почкой у поясницы. Операция тянулась долго. Еле очистили брюшину от сгустков скопившейся крови.

По лицу Кето градом катились слезы. Как медсестре ей было позволено помогать во время операции.

— Запоздали бы еще немножко — и могло оказаться поздно, — сказал хирург, закончив операцию.

— Выживет, доктор?

— Если не будешь плакать, выживет. Муж?

— Нет, не муж, нет, нет, не муж. Господи, какая я несчастная, какая несчастная!

Всю ночь сидела Кето у изголовья больного, не сводя с него глаз.

За это время Закро совершенно утратил свой здоровый, цветущий вид: румяные, крепкие щеки его запали, поразительно удлинившийся нос доставал до иссиня-бледных губ.

Всю ночь Кето бережно вытирала ему лицо, непрестанно обливавшееся холодным потом.

И только когда он впервые приоткрыл глаза и зашевелил губами, в ней пробудилась надежда.

Кето догадалась, что больной просит пить.

Жажда появилась у него сразу после того, как перестал действовать наркоз.

Девушка намочила платок и увлажнила ему губы.

Две ночи не смыкала глаз Кето. Сама делала уколы камфара и кофеина, никого больше не подпускала. Часами следила, как капала кровь из ампулы, как переходила живительная жидкость из резиновой трубки в вену больного.

На второй день у раненого вздулся живот.

Началась решающая схватка Закро со смертью.

Никогда еще никем не положенный на лопатки богатырь лежал, растянувшись на спине, и икал.

Икота началась, когда в брюшине стали скапливаться газы.

Закро икал часто и непрерывно. Он измучился, изнемог, потерял даже те небольшие силы, которые вернули ему перелитая кровь и физиологический раствор.

Дыхание участилось, стало поверхностным.

Брюшной пресс уже не принимал участия в дыхании — лишь в горле еще билась жизнь.

Поспешно явился врач, пощупал пульс.

— Сто тридцать. Теперь все зависит от самого организма.

У больного был уже потусторонний вид. Губы пересохли и потрескались. Дыхание стало едва заметным. Он ловил воздух, широко раскрыв рот. Обмякший, покрытый белым налетом язык беспомощно подрагивал в пересохшем рту. Безнадежным взглядом смотрели на белый потолок больничной палаты запавшие, обведенные черными кругами глаза. Слабый голос вырывался из едва шевелящихся губ — больной непрерывно просил пить.

— Не надо влажной тряпки, дайте ему ложку, мокрую ложку. — Врач подсовывал под одеяло резиновую трубку.

Кето, измученная, с распухшими от бессонных ночей веками, стояла около постели и смотрела, как больной с удовольствием сосет холодный металл.

Без малого три дня продолжалась схватка со смертью — и снова Закро оказался победителем. На четвертый день боли утихли, губы слабо порозовели, лицо заметно переменилось и самочувствие стало гораздо лучше.

А когда на седьмой день больному дали первую чашку бульона и он, выпив его, с сожалением посмотрел выкаченными, голодными глазами на дно опустошенной посудины, Кето упала на колени у изголовья постели и попросила у него прощения.