Кабинет фей
Шрифт:
Зрелища, которыми Щелкунчик развлекает Мари, также заставляют вспомнить сказки мадам д’Онуа, причем не только потому, что в них, как в «Зеленом Змее», фигурируют живые куклы, но и благодаря пасторальной обстановке, столь частой у д’Онуа и ее современниц:
Щелкунчик ударил в ладоши, и тотчас же явились крошечные пастухи и пастушки, охотники и охотницы, такие нежные и белые, что можно было подумать, будто они из чистого сахара. Хотя они и гуляли по лесу, Мари их раньше почему-то не заметила. Они принесли чудо какое хорошенькое золотое кресло, положили на него белую подушку из пастилы и очень любезно пригласили Мари сесть. И сейчас же пастухи и пастушки исполнили прелестный балет, а охотники тем временем весьма искусно трубили в рога. Затем все скрылись в кустарнике.
Очень похожий пасторальный балет есть в сказке мадам д’Онуа «Прелестница и Персинет»:
Прелестница, очарованная смирением и великодушием своего юного поклонника, не смогла отказать и села с ним в маленькую повозку, красиво раскрашенную и вызолоченную, которую с необычайной скоростью помчали два оленя; быстро-быстро проехали они по множеству
Если в данном случае героиню веселят все же обычные пастухи и пастушки (чье небывалое изящество вполне в духе пасторальной литературы), то чуть далее в той же сказке мы видим и кукольные танцы (см.: TCP 1998: 143–156). Прелестница, вопреки запрету злой мачехи, открывает ящик.
<…> тотчас выскочило оттуда множество маленьких человечков, мужчин и женщин, с крошечными скрипочками, столиками, кухоньками и тарелочками; наконец вышел и самый большой, ростом с палец, а казался меж них великаном. Человечки прыгали на лугу, потом встали в несколько рядов и начали бал, прелестнее которого никто и не видывал: одни танцевали, другие готовили, третьи ели, а маленькие скрипачи наигрывали чудесную музыку.
Помимо живых кукол, в большинстве своем весьма изящных, кукольное царство Щелкунчика и волшебные страны мадам д’Онуа сближает небывалое изобилие утонченных яств, из которых, фактически, состоит необыкновенный ландшафт.
— Это Апельсинный ручей, — ответил Щелкунчик на расспросы Мари, — но, если не считать его прекрасного аромата, он не может сравниться ни по величине, ни по красоте с Лимонадной рекой, которая, подобно ему, вливается в озеро Миндального молока.
И в самом деле, вскоре Мари услыхала более громкий плеск и журчанье и увидела широкий лимонадный поток, который катил свои гордые светло-желтые волны среди сверкающих, как изумруды, кустов. Необыкновенно бодрящей прохладой, услаждающей грудь и сердце, веяло от прекрасных вод. Неподалеку медленно текла темно-желтая река, распространявшая необычайно сладкое благоухание, а на берегу сидели красивые детки, которые удили маленьких толстых рыбок и тут же поедали их. Подойдя ближе, Мари заметала, что рыбки были похожи на ломбардские орехи. Немножко подальше на берегу раскинулась очаровательная деревушка. Дома, церковь, дом пастора, амбары были темно-коричневые с золотыми кровлями; а многие стены были расписаны так пестро, словно на них налепили миндалины и лимонные цукаты.
Подобное же изобилие царит в местности, в которую попадает принцесса Чудо-Грёза в сказке д’Онуа «Барашек».
Наконец они оказались в просторной долине, покрытой множеством всевозможных цветов; их аромат превосходил все благовонья, какие ей до тех пор случалось обонять; полноводная река померанцевой воды омывала ту долину; источники испанского вина, розалиды, гипократова глинтвейна и тысячи других напитков струились то водопадами, то очаровательными журчащими ручейками. Кругом тут росли необычайные деревья, образовывавшие целые аллеи; с ветвей их свешивались куропатки, нашпигованные и прожаренные лучше, чем у Гербуа. Были и настоящие улицы, с висевшими на деревьях жареными дроздами и рябчиками, индейками, курами, фазанами и овсянками, а в укромных закоулках дождем сыпались с неба раковые шейки, наваристые бульоны, гусиная печенка, телячье рагу, белые кровяные колбаски, пироги, паштеты, фруктовые мармелады и разные варенья, а также луидоры, экю, жемчуга и алмазы.
Картины изобилия являются общим местом множества фольклорных и литературных сказок и снова заставляют вспомнить сказочную страну Кокань, упоминающуюся в фольклоре разных стран Европы.
У нас нет точных данных, которые подтверждали бы влияние на Гофмана именно сказок Мари-Катрин д’Онуа, но тем не менее возможность прямого влияния весьма вероятна: к моменту создания Гофманом «Щелкунчика» сказки д’Онуа переиздаются многократно; в момент выхода ее сказок в знаменитом «Кабинете фей» Гофману девять лет, а первое в XIX веке издание «Сказок фей» выходит всего за шесть лет до публикации «Щелкунчика».
Поскольку Мари-Катрин д’Онуа — один из наиболее плодовитых французских «сказочников» за всю историю жанра, то и неудивительно, что собрания ее сказок представляют столь внушительное многообразие фольклорных тем. В указателе сказочных сюжетов Аарне — Томпсона многие типы имеют те же названия, что и сказки Шарля Перро, что красноречиво свидетельствует о теснейшей связи последнего с фольклором. Но и заглавия французских народных сказок из аннотированного собрания Деларю и Тенез (см.: Delarue, Ten`ese 1976) нередко совпадают с заглавиями сказок мадам д’Онуа. Если Перро и д’Онуа узнавали народные сказки преимущественно от слуг (что нередко подвергается сомнению за недоказуемостью) или в салонах (и тогда народное происхождение сказки оказывается тем более сомнительно), то первыми фольклористами, целенаправленно записывавшими сказки от информантов, стали, как известно, братья Гримм. Аутентичность их записей многократно подвергалась сомнению: скепсис у исследователей вызывали и личность, и уровень образования их главной информантки Доротеи Фиман, в девичестве Пирсон, француженки-протестантки по происхождению, а также условия, в которых записывались сказки, — эти условия нигде не описаны подробно самими собирателями. Заметим, однако, что аутентичной (в современном понимании) записи фольклорного произведения во времена Гриммов просто не могло быть: фольклористы не ставили перед собой задачи записать и опубликовать текст точно таким (или максимально приближенным к тому), каким он был рассказан: литературная обработка представлялась не просто нормальным явлением, но обязательным этапом работы с текстом. Наименования многих сказочных
типов в знаменитом указателе Аарне — Томпсона совпадают с названиями и их сказок; известен ряд случаев («Золушка», «Красная Шапочка», «Мальчик с пальчик») одинаковых заглавий сказок у братьев Гримм и у Перро, — и это не просто заглавия, но вариации одних и тех же сюжетных типов. Можем ли мы сказать, что столь близкие сказочные топосы бытовали и в Германии, и во Франции — и тогда записи Гриммов совершенно независимы от сборника Перро? Или же информанты Гриммов слышали или даже читали сказки Перро? Полемика об этом идет до сих пор. Влиянию сборника Перро на немецкую народную сказку и, как следствие, на собрание Гриммов посвящено несколько исследований (см.: Velten 1930). Поль Деларю и Марк Сорьяно указывают и на влияние таких сказок д’Онуа, как «Белая Кошка» или «Лесная лань», на информантов братьев Гримм (см.: Delarue, Ten`ese 1976; Soriano 1996: 150). Об этом же пишет Уте Хайдеман (см.: Heidemann 2010).Подобных близких сюжетных совпадений со сказками мадам д’Онуа у Гриммов практически не встречается. Пожалуй, единственное исключение представляет сказка братьев Гримм «Рапунцель», которая полностью совпадает сюжетно со сказкой мадемуазель де Ла Форс «Персинетта» и, следовательно, с той частью сказки д’Онуа «Белая Кошка», где героиня рассказывает историю собственной жизни. Нельзя не заметить и того, что зачин сказки «Шиповничек» (Dornr"oschen) из их собрания весьма напоминает зачин сказки д’Онуа «Лесная лань».
Братья Гримм:
Много лет тому назад жили король с королевой, и каждый день они говорили:
— Ах, если б родился у нас ребенок! — Но детей у них всё не было и не было.
Вот случилось однажды, что королева сидела в купальне, и вылезла из воды на берег лягушка и говорит ей:
— Твое желанье исполнится: не пройдет и года, как родишь ты на свет дочь.
Мадам д’Онуа:
— Отчего я так несчастна, — причитала она, — что нет у меня детей? У последних нищенок — и у тех они есть, а я уж пять лет как прошу у Неба наследника. Неужто так и умереть мне без утешения?
Проговорив так, она вдруг заметила, что вода в источнике забурлила, и выполз оттуда большой рак и сказал ей:
— Великая королева, вы получите что хотите. Тут неподалеку, скажу я вам, стоит великолепный дворец, возведенный феями; отыскать его нельзя, ибо окружен он тучами столь густыми, что не проникает сквозь них взгляд смертного. Однако я всегда к услугам Вашего Величества. Если соблаговолите вы довериться бедному раку, вас туда отведу.
Перед нами зачины со сходной ситуацией (королева у источника грустит о бездетности) и похожим чудесным помощником: животным — обитателем этого источника.
Весьма вероятно, что как д’Онуа, так и Гриммы почерпнули этот зачин, соответственно, из французской и немецкой устных сказочных традиций. Ниже мы увидим, как «Шиповничек» Гриммов и «Лесная лань» д’Онуа, вместе со «Спящей Красавицей» Шарля Перро, окажутся источником и одной русской литературной сказки. Однако и прямое заимствование Гриммами у д’Онуа, и заимствование опосредованное (то есть возможное знакомство потенциального информанта Гриммов со сказкой «Лесная лань») не менее вероятны, поскольку устная и книжная традиции, особенно в повествовательных жанрах, взаимодействуют весьма тесно (см.: Гистер 2009).
Мари-Катрин д’Онуа в России
История переводов сказок Мари-Катрин д’Онуа на русский язык начинается в конце XVIII века.
Первыми были переведены две из них: «Сказочка о померанцевом дереве и о пчеле» и «Басня о Белой Кошке». Обе книги вышли в 1779 году, в типографии Артиллерийского шляхетского инженерного кадетского корпуса, в которой часто печаталась переводная детская литература. Говорящие имена персонажей первой сказки переведены с использованием трех языков: имена главных героев (Aim'ee, Aim'e) латинизированы (Амата, Аматус), имена людоедов (Ravagio, Tourmentine) переведены на немецкий манер: Попанц — от Popanz (чучело) и Унгольда — от Unhold (чудовище, урод) и наконец, имя доброй феи (Trusio) — по созвучию, на русский манер: Друзия. Во второй сказке, как и в оригинале, герои лишены имен и называются «Королевич» и «Белая Кошка». Нравоучения переведены прозой с большим количеством неточностей. Вообще оба анонимных перевода выполнены довольно аккуратно, но все же не лишены ученических огрехов, дающих основание полагать, что их авторы (или, скорее, автор) были из числа воспитанников корпуса Роман «История Ипполита…», включая, разумеется, и вставную сказку «Остров Ограды», был полностью переведен позднее, в 1801 году, и издан в Смоленске (см.: Онуа 1801). В сказке фигурируют «Щастливые острова» и «Принцесса Щастия». Однако пересказы всего романа («Гистория о Ипполите, графе Аглинском, и о Жулии, графине Аглинской же, любезная и всему свету курьозная» и «Гистория о графе Ипполите и о графине Жулии Английского государства» (см.: Пыпин 1857) и лубочные версии самой сказки появились раньше, еще в XVIII веке. В собрании (Атласе) Ровинского имеются 2 лубочных текста сказки: «История о принце Адолфе лапландийском» и «История о принце Одолфе Лапландийском и Острове вечного веселия» (см.: Ровинский 1881: 156–161). В Атласе в том же издании имеется полная лубочная версия сказки в восьми картинах ( см. Дополнения в наст. изд. ). О лубочных вариантах «Острова…» подробно писал А. Н. Веселовский, показавший, как русский принц там превращается в лапландского: русский читатель не поверил бы в столь фантастическое описание своей страны, где якобы повсюду ходят белые медведи, а деревья круглый год покрыты льдом, отчего кажутся хрустальными и светятся (см.: Веселовский 1887: 3–25). Кроме того, в зачине сказки мадам д’Онуа Россия представлена как страна варварская, в которой лить чудом мог уродиться столь совершенный принц, как Адольф: с таким представлением, очевидно, трудно было смириться авторам лубочных версий. Об изображении России у мадам д’Онуа, а также у ее соотечественников XVII и XVIII веков пишет А. Ф. Строев (см.: Stroev 2002: 251–262). В лубочной версии, представленной в Атласе Ровинского, картинки выполнены на европейский манер (герои одеты в европейские наряды середины XVIII века, Зефир и Время изображены так, как их обычно представляет европейская живопись и графика), в четыре цвета (довольно дорогостоящая раскраска).