Качели в Пушкинских Горах
Шрифт:
И кубки, кубки! Высокие, граненые, как рюмки, матовые, как плафоны в метро, чеканные и мельхиоровые, бронзовые, латунные, малахитовые…
Бикулина задернула шторы, включила свет. Лампочка на железной ноге скупо осветила письменный стол и кусок ковра.
— И весь свет? — спросила Маша.
— Я не люблю верхний, — ответила Бикулина, — а другого света в этой комнате нет. Видишь ли, родители в разъездах, все не успевают вызвать электрика…
Тоской повеяло на Машу. Резные шкафы, высокие стулья, пейзажи в черных деревянных рамах, ковер со страшными рожами — все здесь испускало холод. Даже желтый круг света казался холодным. Словно ледяное облако плавало вокруг Бикулины. Маша вспомнила свой дом, свои вещи, уже почти расставленные. Они были теплыми! Маша поклясться готова была, что
— Почему так жестко? Ты… спишь на ней?
— Да, сплю. Позвоночник никогда не искривится, — Бикулина смотрела на Машу исподлобья, глаза ее в скупом освещении недобро мерцали. — Не нравится тебе у меня, да? — усмехнулась Бикулина.
— Нет, ничего… Просто…
— Что просто?
В этот момент бабушка вбежала в комнату.
— Юля! Юлечка! — закричала она. — Они выиграли! Выиграли! У «Арарата»! Два — один! Они выиграли, Юля!
— Я же говорила, выиграют… — улыбнулась Бикулина, дернула Машу за руку.
— Пьем чай, девочки! — сама как девочка затараторила бабушка. — Совсем забыла, я же купила днем торт! Немедленно пьем чай. А потом идем в кино! Хотите в кино, девочки? Юлечка, что там сегодня в нашем кинематографе?
— Я позвоню узнаю…
— Позвони, немедленно позвони, — продолжала бабушка, — как жаль, девочки, что вы такие маленькие. Иначе бы мы по случаю победы одесситов выпили коньяка… Хотя почему, собственно, вы должны обязательно пить? Я могу выпить одна, правда? Юлечка, я иду на кухню, накрываю стол. Через пять минут жду вас!
Несколько минут назад в прихожей Маша побоялась как следует рассмотреть Бикулинину бабушку, остановленная прыганием безумия в ее глазах. Теперь же спокойны были бабушкины зрачки, и Маша украдкой ее оглядела. Бабушка Юлии-Бикулины одновременно была и не была старухой. Прежде всего, темперамент. Не встречала Маша старух, столь бурно переживающих перипетии футбольных баталий, пусть даже одну из команд тренирует сын. Маниакальная чистота царила в доме. Нигде ни пылинки, за исключением портрета гуттаперчевой Бикулининой мамы, стреляющей из лука. Порядок. Судя по всему, стремление к порядку было наследственной семейной чертой. Маша заметила, как поморщилась Бикулина, когда она взяла со стеллажа дивную статуэтку девушки, а потом поставила ее на стол. Бикулина немедленно переставила статуэтку на место. Но все же не Бикулина была стражем порядка. Бабушка. А разве стала бы дряхлая старуха, для которой истончилась, не шире голубиного шажка стала грань между жизнью и смертью, поддерживать такую чистоту в доме? Зачем? Какая-то неведомая идея влекла по жизни бабушку Юлии-Бикулины и не давала ей стариться. Не по-старушечьи и одета была бабушка Юлии-Бикулины. Светло-серые модные брюки и тонкий черный свитер под горло. Где это ходят такие старухи? Гимнастика, видимо, была ей привычна, частые прогулки на свежем воздухе. Не шаркала бабушка шлепанцами по квартире — как балерина летела!
Но было и старушечье в ее облике. Морщины иссекли лицо, кожа была, как печеное яблоко. Зелень в глазах напоминала жидкую болотную ряску, а не густую юную хвою, как у Бикулины. Руки были сухие и бледные, в коричневых пигментных пятнах. Каждая косточка, казалось, на руке просвечивает. Маша отворачивалась, не смотрела на бабушкины руки. И голос бабушки, хриплый, вибрирующий, — это уже был типично старушечий голос.
Пришла пора пить чай, и вместо ожидаемых многочисленных розеточек, тарелочек, конфетниц, крохотных кусочков торта, чайных ситечек на накрахмаленной скатерти — всего того, чем нынче люди подчеркивают наследственную свою интеллигентность, Маша увидела простую красную клетчатую клеенку на столе, на ней три огромные чашки, железный чайник и торт, грубо нарезанный прямо в коробке. А перед бабушкой стояла стройная рюмка с коньяком. Бабушка приглашающе повела рукой, чаепитие началось. Что удивило Машу, так это то, что Бикулина и бабушка ели торт прямо из коробки, никаких розеточек не было и в помине, и пили красноватый, щедро заваренный чай, прихлебывая, совершенно не стесняясь порицаемых
звуков. С интересом поглядывали на Машу. Маша робела. Так пить чай она не привыкла.— Итак, дорогая моя девочка, — сказала вдруг бабушка и Маша чуть не подавилась тортом, — что вы собираетесь нам поведать?
— Я?
— Да, вы!
Маша умоляюще взглянула на Бикулину.
— Что тебя интересует бабушка? — вздохнула Бикулина. — Спрашивай, Маша не обидится…
— Вы недавно переехали в наш дом? — спросила бабушка, и снова Маше почудилось прыганье в ее глазах.
— Уже две недели…
— А чем, простите, занимаются ваши родители? — бабушка отвела взгляд. Наверное, ей самой было стыдно, но не задать этот вопрос она не смогла.
— Папа архитектор, — ответила Маша, — а мама тоже архитектор, но сейчас она занимается интерьером.
— Так-так… — бабушка задумчиво смотрела на Машу. Бикулина молчала. И молчание языкастой, неугомонной Бикулины настораживало Машу. Ей казалось, что войдя в дом, Бикулина тотчас погасла, как лампочка, подчиняясь некоему заведенному порядку вещей. Нравится ли этот порядок Бикулине, не нравится — можно было только догадываться. Почему так равнодушна, дремотно спокойна Бикулина — великая мастерица ломать заведенные порядки? Не признающая никаких порядков, кроме тех, которые устанавливает сама! Здесь был какой-то секрет, и, возможно, брезжила та самая суть, которую настойчиво искала нынешняя осенняя Маша. Но тогдашняя, трехлетней давности весенняя Маша ничего не знала. И словно чертик дернул ее за язык:
— А вы сами, простите, — громко спросила Маша у бабушки, — чем занимаетесь? На пенсии?
Бабушкин взгляд сделался совершенно неподвижен, и Маше показалось, что она смотрит в глаза сове.
— Видишь ли, — медленно произнесла бабушка, — мне приходилось заниматься в жизни многими вещами, и вряд ли тебе будет интересно слушать перечень моих профессий… Поэтому я скажу только одно: я мать своего сына! И бабушка Юлии! Этого достаточно?
— Извините, пожалуйста… — Маша уткнулась в блюдце.
Бикулина хмуро молчала. Маша украдкой на нее взглянула, надеясь встретить в глазах Бикулины понимание и одобрение, но… пустыми были глаза Бикулины! «Ей все равно? — подумала Маша. — Или же она считает, что безумная бабушка права? Что она в своем уме, утверждая, что она мать своего сына?»
— Я сейчас вернусь… — Маша окончательно растерялась. — Пойду причешусь… — и выбежала в прихожую.
Овальное зеркало в мраморной оправе мрачно отражало стоящий напротив высокий черный шкаф. Маша заглянула в зеркало и удивилась, какое бледное у нее лицо, словно изморозь какая-то на нем появилась. Так удивительно преломлялся свет в прихожей. Сюда доносился вибрирующий бабушкин голос: «… только сейчас поняла, Юля, ты осталась в Москве, чтобы не мешать… много работать, чтобы вытащить эту одесскую команду по крайней мере в призеры… можно было сделать иначе… зачем драматизировать события… позорить отца… на дерево… не обезьяна, не разбойница из шайки Робин Гуда…»
— Маша! — закричала из кухни Бикулина.
— Иду! — Маша вернулась в кухню.
— Я думаю, тебе надо написать отцу письмо и объяснить свое поведение… — продолжала бабушка.
— Хорошо, я так и сделаю… — кивнула Бикулина.
— Кстати, милая моя девочка, — обратилась бабушка к Маше, — твой отец случайно не проектирует спортивные сооружения?
— Нет. Он занимается жилищным строительством.
— То есть строит эти ужасные бетонные коробки?
— Ему самому неприятно…
— Когда твой отец тренировал свою первую команду в Хацепетовке, — повернулась бабушка к Юле, — они каждый раз проигрывали, когда их вратарь защищал западные ворота. Потом выяснилось, что идиот-архитектор так спроектировал стадион, что солнце с семи до половины восьмого светило вратарю прямо в глаза и он пропускал голы… Правда, потом, — хитро сощурилась бабушка, — твой отец это разгадал и всегда старался, чтобы западные ворота в первом тайме достались противнику… У них даже были специальные монеты — с двух сторон — два орла или две решки. Какие бы ворота противник ни загадал, ему выходили западные! Кстати, девочки, — перестала смеяться бабушка, — пойдемте в комнату, я вам кое-что покажу… — голос ее сделался таинственным.