Качество жизни

– Да, скоро будут. Придется потерпеть. Специально потом зайду и подарю по книжке. С автографом.

– Спасибо!
– хором воскликнули счастливые девушки.

Подошла Аня и, недоброжелательно посмотрев на девушек, сказала:

– Все, больше тут делать нечего, едем дальше.

Мы потратили весь день на покупки. Но фишка или фенечка все не находились. Аня и шейный платок мне повязывала, и что-то вроде амулета с камешками навешивала, и пестрые галстуки нацепляла - все не то.

– Ладно, - сказала она.
– Это мы еще подумаем, а пока едем голову в порядок приводить.

– Вы уверены, что надо?

– Конечно. Ирина сказала: обязательно.

– Ну, если Ирина сказала...

Она привезла меня в куафюрное заведение, где над моею головой стали виться сразу две мастерицы.

– В какой цвет?
– спросили они Аню, сидящую в сторонке с журналом.

– Меня бы тоже спросить, - подал я голос.

Аня кивком согласилась: клиент сам решит.

Я решил, что мне нужен прежний мой цвет - светло-русый, почти пепельный. Девушки пообещали и выкрасили меня в соломенный цвет с паскудным цыплячьим оттенком.

– Нормально!
– оценила Аня.

– Какого черта!
– не согласился я.
– Я же сказал: светло-русый с пепельным оттенком. Вот такой!
– ткнул я в большой картонный лист, на котором, как листья в гербарии, были прикреплены прядки волос самых разных цветов и оттенков.

– Такого по вашему волосу трудно добиться. У вас волос неоднородный, оправдывалась одна из девушек.

А я вспомнил, как Нина всегда не любила вот это вот: "волос" в устах парикмахерш, да и в других устах. Она жаловалась, что, когда говорят не "волосы", а "волос", она почему-то представляет себе большую и абсолютно лысую голову, из темени которой вьется толстый, жирный и черный единственный волос.

– А вы добивайтесь! У вас цены вон какие - за что?
– сердился я.

Девушки переглянулись и стали добиваться.

В результате я получился того цвета, который когда-то называли "шантрет". Не шатен, а именно "шантрет", нечто игривое, лихое, ловеласистое.

– Вы нарочно?
– поинтересовался я.

– Мы предупреждали!
– оправдывались девушки.

– Красьте еще раз!

– Нельзя, вы что! Волос же не железный, приезжайте через пару дней.

– Волосы, а не волос!
– сказал я.

В машине Аня начала меня утешать, говорить, что все замечательно. Но не выдержала и, глянув на меня, вдруг по-девчоночьи прыснула, крутанув при этом рулем и проехав в миллиметре от обгоняемого автобуса.

– Что?!
– раздраженно спросил я.

– Извините. Нет, все нормально, правда!

И тут я увидел вывеску: "Парикмахерская". Не "Салон красоты", как везде, а просто и без затей - "Парикмахерская", как в мое время. Я велел Ане остановиться.

– Вы куда? Тут с вами знаете что сделают?

– Знаю. Подождите меня.

Парикмахерская оказалась родной до теплой и сладкой боли. Никакой тебе записи, живая очередь, как всегда это и было, сидят несколько пенсионеров, пенсионерш и заблудший подросток с наушниками на лысой голове (что он стричь собрался, интересно?), вдоль стены узкого коридора - стулья, скрепленные по четыре, на металлических ножках, с дерматиновыми сиденьями, которые были порваны еще десять лет назад, в дырах виден ветхий желтый поролон. Из двери высовывается парихмахерша (так хочется ее назвать) и кричит в пространство: "Кто следующий?", а в зале орудуют пять или шесть блондинок в синих фартучках, одинаковыми приемами подстригая и мужчин, и женщин, поет радио, блондинки перекрикивают его, обсуждая семейные дела и прочее свое, интимное, ворочая головы клиентов, будто болванки, а уборщица шурует по ногам щеткой, сметая волосы... хорошо!

Там я остригся наголо. Парикмахерша уточнила:

– Совсем?

– Совсем.

– Что же, брить, что ли?

Я подумал:

– Нет, брить не надо. Но очень коротко. Чтобы не ущипнуть.

– Это можно.

Аня, когда я сел в машину, дико посмотрела на меня.

Она смеялась не меньше пяти минут.

Я подождал, а потом свойски толкнул ее в плечо:

– Ну, ну, хватит... Поехали.

– Нет... Нет... Извините... Нет, даже классно... Мне нравится... Но жить с такой прической нельзя!
– досмеивалась Аня. И, выскочив у какого-то магазинчика, принесла мне бейсболку. Я напялил ее и посмотрел в зеркало. Вид странный, но какой-то... лихой. Мне понравилось.

– Слушайте, - сказала Аня, задумчиво глядя на меня.
– Так оно это самое и есть!

– Что?

– Фишка. Фенечка. Опознавательный знак. Харизматический аксессуар!

– Бейсболка?

– Ну! Серьезный писатель - и все время в бейсболке. Это прикол, это интересно!

– Что интересного, не понимаю! И почему всегда в ней?

– Ну, вы тоже какой-то! Не ваша это забота! Это пусть другие думают: в чем дело, почему П. все время в черных очках, Б. в шляпе, а вы в бейсболке! Пусть всякие смыслы ищут. Кто хочет, найдет. Вот вам и добавка харизме: тайный смысл бейсболки, понимаете? Нет харизмы без таинственности, разъяснила она мне.
– Вон Г. отпустил бороду и косичкой ее заплел. Все его фанаты с ума сходят: отчего, почему? Тоже бороды в узелок завязывать начинают. Сотню значений в этой бородке козлиной отыскивают. А их нету на самом деле. Зато шум какой.

Я усмехнулся. Я начинал иронически уважать дурацкую кепку с длинным козырьком, которая, усевшись случайно на мою голову, вдруг тут же начала что-то означать, причем помимо воли обладателя этой самой головы.

27

Мне надо было работать, но не хотелось. Пописывалось, вернее, кое-что для себя.

Тут позвонил Валера и сообщил, что оказался в моем районе. Если я не против, заедет.

И заехал.

Ни с того, ни с сего начал рассказывать о своих делах. Сроду не рассказывал - и вдруг. Ему предложили, в частности, поработать на одну австралийскую фирму. Фирма серьезная, проект интересный. И вообще, не поехать ли в Австралию? Говорят, райские места.

– А невеста?
– спросил я.

– Тоже поедет, куда она денется. А не поедет - не надо.

– Раздумал жениться?

– Рановато еще. И дура оказалась. Слушай, а вот это вот все, в газетах этот трендеж про тебя с ней, ну, и все остальное, это зачем?

– Я же объяснял: они в это играют. Им, видишь ли, мало играть в газеты, в телевидение, в политику, им еще хочется играть в живых людей.

– И ты согласился?

– Почему нет? Это совпадает с моими интересами.

Валера смотрел на меня в раздумье. Я-то привык, что не знаю и не понимаю его. А он, быть может, впервые всерьез подумал о том, что не знает и не понимает своего родителя. Он и всегда не понимал, но раньше ему этого не надо было. А вот теперь понадобилось... Раздумье его кончилось вопросом:

– Может, у тебя в ней главный интерес?

– А что тут невероятного? Конечно, не очень хорошо: ты у нее был, а я твой отец...

– Считай, что меня не было. То есть у тебя серьезно?

– Кажется.

– Не повезло. А она?

– Пока знаю, что не противен ей.

– Ясно... Нет, нормальное дело, - рассуждал Валера.
– Что ты, не человек? Со всяким может случиться. Тем более, она девушка симпатичная. Не великого ума, конечно. Извини.

– Да нет, ты прав.

– Ясно... То есть, получается, я тебе мешаю?