Качество жизни

– Прекратите! Вы напились, что ли?

– Отнюдь! Я пьян от счастья!

Ирина сочла за самое благоразумное дождаться первого же момента, когда будет прилично уйти. И не преминула этим моментом воспользоваться.

– Все, успокойся!
– сказала она на улице.

– Да успокоился уже, - сказал я с горечью.
– Знаешь, не нравится мне эта чепуха. Будь здорова.

И пошел, махнув ей на прощанье рукой. Она тут же догнала меня.

– Ты куда?

– На метро. Где здесь ближайшее метро?

– Постой!

Улыбаясь окружающим и глазеющим (милые бранятся - только тешатся!), Ирина взяла меня под руку.

– Ты с ума сошел? Отсюда никто не уезжает на метро. Где твоя машина?

– Опять двадцать пять: нет у меня машины! У Валеры есть машина, не путай. Помнишь Валеру? Такой симпатичный молодой человек. Кажется, у вас были какие-то отношения?

– Господи, морока! Садись в мою машину!

И она усадила меня в машину, которую как раз ей подали. В машине она сняла не только улыбку, показалось, она сняла лицо.

Стала злой, раздраженной и даже, трудно поверить, некрасивой.

У ближайшей станции метро остановилась. Огляделась, словно проверяя, нет ли слежки. И сказала:

– Выходите. Вы правы, это страшная чепуха. Я постараюсь сделать все, чтобы мы больше никогда не увиделись.

26

Старания ее не увенчались успехом. Не потому, конечно, что Кичину настолько уж понравился сюжет о любви молодой знаменитой женщины к пожилому, безвестному, но якобы гениальному писателю. Причина была в Беклеяеве, который действительно затеял поход во власть или на власть, что одно и то же. Беклеяеву нужно было насолить, требовалось вывести его из равновесия.

Ко мне явилась пиар-менеджер и имиджмейкер Аня, девочка лет двадцати пяти, высокая, с большими руками и ногами, белесыми волосами, бровями и ресницами, прозрачно голубоглазая и веснушчатая.

– Анна Ликина, - протянула она мне свою могучую руку.

– Ликина?
– переспросил я, чувствуя мощное пожатие жестких пальцев.

– Ну. А что?

– Писательница есть такая.

– Может быть. Не читала.

– Но вы же должны заниматься всеми моими делами, в том числе и литературными, я правильно понимаю?

– Ну. А при чем тут писательница какая-то?

– Она - это я. То есть я - это она. Почитали бы.

– А. Это успеется.

– Вы однофамилица, это замечательно, я ведь был уверен, что выдумал эту фамилию, что фамилия искусственная.

– Ничего не искусственная. Это мамина вообще-то. Так, - оглядела она меня, - чего будем с имиджем-то придумывать?

– А так, как есть, я не гожусь?

– Годитесь. Но все-таки можно харизмы добавить. Почему, думаете, тот же политолог П. все время в черных очках?

– Харизмы добавляет?

– А то. Или: актер Б. все время в черной шляпе. Можно, конечно, и без этого. Но лучше, когда фенечка какая-нибудь. Фишка. Простая, но эффектная.

Сама Аня была одета без затей и без фишек. Джинсы до того затертые, что казались грязными, впрочем, возможно, они такими и были. Застиранная футболка с какой-то надписью, буквы наполовину стерлись и слиняли. Из босоножек высовываются большие ногти с облупившимся лаком.

И мы поехали на ее небольшом, юрком джипе искать для меня фенечки или фишки.

Прибыли в фирменный магазин, где Аня повела меня смотреть рубашки, брюки (точнее сказать: штаны) и блузы; такую одежду я видел однажды в костюмерной театра, куда попал давным-давно по журналистским делам, и, помнится, простодушно удивлялся: то, что из зала виделось красивым, элегантным, крепко и искусно сшитым, вблизи оказалось засаленной рванью, мешковиной без подкладки, с грубыми швами, с висящими и торчащими отовсюду нитками.

– Сейчас будем мерить, - сказала Аня, выбрав несколько тряпок.

– Вы уверены, что мне пойдет?

– Это всем идет. Это - ..., - Аня назвала имя всемирно известного портного, то бишь кутюрье.

– Вообще-то это уже носили, вам не кажется?

– Бросьте. Идите меряйте!

В кабинке я напялил мятые штаны цвета кофе с молоком (да еще и в каких-то пятнах, будто на них пролили кофе без молока) и такого же колера блузу с костяными пуговицами. Еще бы драную соломенную шляпу, думал я, рассматривая себя в зеркале, и - готовое пугало.

– Как вы там?
– нетерпеливо спросила Аня.

– Сами смотрите.

Аня отдернула занавеску и критически оглядела меня. Я ждал, что она расхохочется или хотя бы наконец улыбнется. Но она деловито сказала:

– Я так и думала. Очень идет. Сразу лет на десять моложе, между прочим.

– Да?

Я осмотрел себя еще раз и склонен был с нею согласиться. Слегка нелепо, но есть какая-то в этом свобода и великолепная небрежность.

– Вы не думайте, - сказала Аня, - это повседневная одежда. Нормальную, на выход, мы в другом месте будем смотреть.

– Я надеюсь.

Войдя во вкус, я решил прихватить еще несколько вещей. Аня с помощью продавщиц подносила, я примеривал.

Две продавщицы, молоденькие девушки, о чем-то переговаривались, поглядывая на меня. Наверное, решают, кто мне эта девица, дочь или любовница, думал я. И ошибся. Приблизившись ко мне, пока Аня что-то сосредоточенно рассматривала, одна из девушек, смущаясь, сказала:

– Извините, мы вот тут поспорили, вы Асимов или Анисимов? Извините.

– Мы в газетах фотографию видели, - объяснила вторая.
– Но у нас газет этих нет сейчас, вот мы и поспорили.

– А на что?
– поинтересовался я.

– Да так, просто на интерес.

– Что ж, вы обе выиграли. Я Анисимов и Асимов одновременно.

– Ой, - сказала одна из девушек, - а вы, правда, муж Виленской?

– Пока нет.

– А правда, что ей на самом деле сорок два года?
– спросила вторая.

– Вранье. Двадцать семь.

– Вот так! Я же говорила!
– торжествующе воскликнула первая.
– А, извините, у вас с собой книг ваших нету? Мы не в подарок просим, мы бы купили. Мы тут заходили в книжный, говорят: скоро будут.