Каирская трилогия

Когда врач ушёл по своим делам, Халиль повернулся к матери. На губах его играла лёгкая улыбка сожаления. Он сказал:

— Я намерен назвать её Наимой…

Старая женщина с упрёком произнесла:

— Сам врач сказал: «Всё в руках Аллаха». У тебя что, вера слабее, чем у него? Да, назови её Наима в мою честь, и с позволения Господа жизнь её будет такой же долгой, как и жизнь её бабки!

Ахмад отметил про себя:

— Он позвал этого дурака-врача, чтобы тот без всякой на то причины осмотрел тело его жены. Без всякой причины!.. Ну и дурак..!

Он не смог скрыть свой гнев, и едва прикрывая его мягкими речами, сказал:

— По правде говоря, страх лишает мужчин рассудка. Не лучше ли было тебе подумать немного, прежде чем приводить сюда постороннего мужчину, чтоб он разглядывал твою жену?!

Халиль не ответил, лишь оглядел стоящих рядом с ним и серьёзным тоном сказал:

— Нельзя, чтобы Аиша узнала о том, что сказал врач…

69

— Что там случилось, на улице?

Ахмад, быстро вставая из-за своего письменного стола, направился к двери своей лавки, а следом за ним Джамиль Аль-Хамзави и ещё несколько клиентов. Улица Ан-Нахасин была не самой спокойной, далеко не самой. Её гул не спадал с самого рассвета до заката. Во все глотки тут кричали, призывая покупателей, торговались из-за цен, исступлённо приглашали зайти в лавки и шутили с прохожими. Люди разговаривали друг с другом, словно произнося при этом целую речь, и даже самые необычные вещи доносились до ушей Ахмада. Ко всему этому шуму и гаму то и дело добавлялись звон автобусов и дребезжание двуколок. Улица была не из тихих, но внезапно раздался громкий крик, который исходил откуда-то издалека: в начале он казался рокотом волн, затем он стал более низким и сильным, пока не превратился в нечто похожее на завывание ветра, что разнёсся над всем кварталом. Даже на этой шумной улице он казался странным и ненормальным. Ахмад подумал, что это бурная демонстрация, как и следовало считать всякому в эти дни, однако всё сильнее слышались бурные радостные крики, и он подошёл к дверям, но не успел выглянуть наружу, как столкнулся с шейхом Аль-Хара, который стремительно приближался к нему с сияющим от радости лицом:

— Ты уже знаешь новость?

Глаза Ахмада весело заблестели, и прежде, чем он услышал ответ шейха, сказал:

— Нет… Что там?

Шейх воодушевлённо сказал:

— Саад-паша отпущен на свободу…

Ахмад не выдержал и воскликнул:

— Правда?!

Шейх Аль-Хара с уверенностью ответил:

— Сам Алленби объявил это по радио всего час назад.

В следующий миг они оба уже обнимались, и Ахмад ещё сильнее расчувствовался. В глазах его заблестели слёзы, и пытаясь скрыть своё волнение, он засмеялся и сказал:

— Они давно уже объявляют по радио одни лишь предупреждения, а не радостные новости. Что же изменило мнение этого старика?!..

Шейх Аль-Хара заявил:

— Пресвят Тот, Кто не меняется Сам…

Ахмад пожал ему руку, и с криком «Аллах Велик, Аллах Велик! Победа за верующими!» вышел из лавки.

Он встал на пороге лавки, смотря по сторонам улицы, и сердце его ликовало, словно сердце невинного ребёнка, он замечал, какой эффект повсюду произвела эта замечательная новость… В тех лавках, вход в которые преградили их владельцы и покупатели, все обменивались поздравлениями. Из окон высовывались юноши, что напирали друг на друга, а из-за ставень раздавались радостные визги. На демонстрациях, которые формировались экспромтом в кварталах медников, ювелиров и около дома судьи, люди ликовали возвращению Саада. Из окошек минаретов, куда поднимались муэдзины, слышались слова благодарности, молитвы и приветственные возгласы. Десятки колясок-двуколок везли сотни женщин, укутанных в свои накидки, которые приплясывали и напевали патриотические песни. Ахмад видел одних только людей, заполонивших улицу так, что яблоку негде было упасть, а стен даже не было видно: все горланили от радости, и повсюду было слышно: Саад, Сааад! Словно сам воздух был пронизан звуками граммофона, беспрестанно повторявшим это имя. Среди всё новых, подтягивавшихся на улицу людей, распространялась новость о том, что англичане собрали свои лагери, что стояли на перекрёстке, готовые отправиться в Аббасийю. Воодушевление не стихало, и всеобщий восторг не спадал ни на миг. Ахмад такого еще не видел; он переводил туда-сюда глаза, блестевшие от радости, и сердце его готово было выпрыгнуть из груди. В глубине души он повторял вместе с женщинами «О Хусейн…», пока к нему не подошёл Джамиль Аль-Хамзави и не прошептал ему на ухо:

— В лавках всем разливают вино и поднимают знамёна…

Ахмад воодушевлённо ответил ему:

— Значит, и ты делай то же, что и другие, и даже больше, покажи мне своё усердие..!

Затем дрожащим от волнения голосом сказал:

— Повесь портрет Саада под «Басмаллой»…

Джамиль Аль-Хамзави нерешительно поглядел на него, затем предостерегающе заметил:

— Здесь его портрет будет виден с улицы. Не лучше ли нам помедлить, пока всё не устаканится?

Ахмад пренебрежительно сказал:

— Безвозвратно прошло время страха и слёз. Разве ты не видишь, что демонстранты проходят прямо под носом у англичан, и ничего плохого с ними не происходит? Повесь портрет и положись на Аллаха.

— Прошло время страха и слёз, не так ли?.. Саад сейчас на свободе, однако он по дороге в Европу, и между нами и независимостью лишь один шаг или одно слово, и демонстрации радости вместо демонстраций пуль. Те из нас, что остались живы, счастливы. Они прошли сквозь огонь и вышли оттуда целыми и невредимыми. Да будет милость Аллаха над павшими. А как же Фахми?!.. Он спасся от опасности, которую даже не мог оценить, и слава Богу. Да, Фахми спасся. Что же ты ждёшь?… Молись Господу Богу своему, Аллаху.

Когда вся семья собралась дома вечером, у всех были охрипшие от радостных криков глотки. Вечер был замечательным — о счастье говорили глаза, рты, жесты, слова. Даже сердце Амины утолило свою жажду счастья, разделённого вместе с детьми, и радовалось возвращению мира и освобождению Саада:

— Я видела с машрабийи то, что не видела до этого. Неужели произошёл конец света и установлены весы деяний?!.. А те женщины, они обезумели?!.. Эхо их криков до сих стоит у меня в ушах: «О Хусейн!..»

Ясин засмеялся, и поигрывая волосами Камаля, сказал:

— Англичане попрощались с нами так, как прощается надоедливый гость, что разбивает после себя хозяйский кувшин!..

Камаль посмотрел на него, не проронив ни слова, а Амина снова спросила:

— Неужели Аллах наконец-то доволен нами…?

Ясин ответил ей:

— Без сомнения, — затем, обращаясь к Фахми. — А ты что думаешь?

Фахми, который, казалось, был рад, словно ребёнок, сказал:

— Если бы англичане не уступили нашим требованиям, то не отпустили бы Саада. Теперь он поедет в Европу и вернётся с независимостью — все это твердят. И как бы ни обстояли дела, день 7 апреля 1919 года останется символом победы революции.

Ясин продолжил:

— Ну и день! Все чиновники открыто вышли на демонстрации. Я даже не предполагал, что и у меня есть эта превосходная способность — непрерывно шагать и громко кричать…!

Фахми засмеялся:

— Я бы хотел посмотреть на тебя, когда ты так воодушевлённо кричал вместе со всеми: Ясин участвует в демонстрации и восторженно скандирует лозунги!.. До чего редкостное зрелище!

Действительно, удивительный день. Его полноводное течение смело всё на своём пути, и несло его среди своих свирепых волн, словно невесомую газету, пока не унесло окончательно. Ясин с трудом мог поверить, что он вновь пришёл в себя и нашёл убежище в тихой смотровой башне, откуда смог спокойно и без всякого волнения разглядеть всё, что происходило на улице!.. Он представил себе то состояние, что заставило его воплотиться в участника демонстраций в свете замечания Фахми, и с удивлением сказал:

— Любой из нас совершенно забывает о себе, когда он находится среди людей, и словно заново рождается, но уже другим человеком…

Фахми внимательно спросил:

— Ты чувствовал искреннее воодушевление?

— Я выкрикивал имя Саада, пока у меня не сел голос, а из глаз не полились слёзы пару раз.

— И как же ты участвовал в демонстрациях?

— До нас дошла весть об освобождении Саада, когда мы были в школе, и я искренне обрадовался этому. Разве я мог ожидать чего-то иного?… Учителя предложили присоединиться к большой демонстрации на улице, и хотя я не обнаружил в себе желания подражать им и подумывал о том, как бы незаметно смыться домой, однако был вынужден пойти с ними, пока мне не представился удобный случай, чтобы отклониться от их пути. Что после этого было!.. Я очутился посреди бушующего моря людей, в атмосфере, наэлектризованной их радостью, и не удержался и забыл о себе, бросившись в поток с такой силой, на которую только способен мужчина — верь мне, я не обманываю — всё это из-за моего пыла и надежды..!

Фахми кивнул головой и пробормотал:

— Удивительно…

Ясин громко засмеялся и сказал:

— Ты считаешь, что я лишён патриотизма?! Дело в том, что я не люблю беспорядок и грубую силу и не считаю, что нельзя одновременно любить родину и мир…

— А если несовместимо одно с другим…?

Тот с улыбкой, но без всякого колебания ответил:

— Я поставил бы на первое место любовь к миру и спокойствию! Сначала своё собственное… Разве родина не может быть счастливой без угроз для моей жизни?!.. Пусть Бог подаст. Я не буду тратить почём зря свою жизнь, хотя и люблю родину, пока жив.