Каирская трилогия

— Он, конечно, не осмелился сделать этого напрямую, и я призвал его поклясться на Коране, что он не будет участвовать ни в одной из акций революции, и тогда он заплакал. Он плакал и не осмелился заявить «нет». И что мне теперь делать? Я не могу запереть его в доме как арестанта, и не могу следить за ним в институте. Я боюсь, что течение этих дней увлечёт его и он не сможет сопротивляться. Что же мне делать?… Угрожать побоями? Побить?… Но может ли угроза принести пользу такому человеку, которому нет дела до того, что он подставляет себя смерти?!

Шейх коснулся рукой лица и тревожно спросил:

— А участвовал ли он в демонстрациях?

Тряхнув своими широкими плечами, Ахмад сказал:

— Нет, однако он распространяет листовки. Но когда я надавил на него, он стал утверждать, что ограничивается их распространением только среди своих друзей.

— Какими делами он занимается!.. Сам он смиренный и сын такого же кроткого отца, а такими делами занимаются мужчины иного типа. Разве он не знает, что англичане дикари, и в их грубые сердца милосердие не может найти себе путь?… Они с утра до вечера питаются кровью несчастных египтян… Поговори с ним мягко, по-доброму, попробуй увещевать его, разъясни ему разницу света и тьмы. Скажи ему, что ты, его отец, любишь его и боишься за него. Я же со своей стороны сделаю несколько особых амулетов и буду в своих молитвах, особенно утренних, просить для него блага. И обратимся за помощью Аллаха…

Ахмад грустно сказал:

— Известий об убийствах каждый час становится всё больше, объявляют предупреждения. Так что же поразило его разум?… Сын молочника Аль-Фули погиб в мгновение ока, и Фахми сам присутствовал на его похоронах вместе со мной и выражал соболезнования его несчастному отцу. Этот юноша разносил крынки со сливками покупателям, и по пути столкнулся с демонстрантами, его увлекло инстинктивное желание участвовать вместе с ними, и спустя час или около того он упал замертво на площади у Аль-Азхара. Нет силы и могущества, кроме как у Аллаха… Мы принадлежим Аллаху и к Нему возвращаемся. Когда он не пришёл домой в обычное время, его отец встревожился и пошёл к своим клиентам, расспрашивая о нём. Некоторые из них говорили ему, что юноша принёс им сливки и ушёл; другие же говорили, что он не заходил к ним, как обычно бывало с ним. Наконец, он пришёл к продавцу кунафы, Хамаруше, и нашёл у него поднос и оставшиеся крынки, который его сын не успел разнести. Покупатель сообщил ему, что юноша оставил у него поднос и вышел на вечернюю демонстрацию. Несчастный отец с ума сходил и сразу же понёсся в полицейский участок в Гамалийе, откуда его направили в больницу Каср аль-Айни, где он и обнаружил своего сына: тот лежал в хирургическом отделении. Об этой истории я во всех подробностях узнал от самого Аль-Фули, когда мы были в его доме и высказывали ему соболезнования. Я узнал, как он потерял сына, словно того и не было, ощутил всё мучительное горе отца и слышал причитания его родных. Пропал бедняга, и Саад больше не вернётся, и англичане не уйдут. Но так лучше для моих детей, и слава Богу…

С сожалением шейх Мутавалли произнёс:

— Я был знаком с тем несчастным юношей. Он был самым старшим из сыновей Аль-Фули, так ведь?… Его дед был погонщиком мулов, и я нанимал у него осла, чтобы съездить к господину Абу Ас-Сауду. У Аль-Фули четверо детей, но больше всех сердцу его был мил тот, что погиб.

Тут Джамиль Аль-Хамзави в первый раз вступил в разговор:

— Мы живём в безумное время, и разум людей, даже у детей, повреждён. Вот вчера, например, мой сын Фуад сказал своей матери, что тоже хочет участвовать в демонстрациях!

Ахмад с волнением сказал:

— В демонстрациях участвуют младшие, а старшим достаётся!.. Твой сын Фуад — приятель моего Камаля, они оба учатся в одной школе. Ты с ним не разговаривал ещё?… Ты вообще говорил с ними обоими хотя бы раз про участие в демонстрации?!.. А?… Сейчас уже ничем никого не удивишь!

Аль-Хамзави пожалел о вырвавшихся у него словах и сказал:

— Ну не настолько же, господин мой. Я его без всякой жалости наказал за такие наивные желания. Ведь господин Камаль выходит из дома не один, а в сопровождении Умм Ханафи, да сохранит его Аллах…

Наступило молчание, и во всей лавке слышалось только шуршание бумаги, в которую Аль-Хамзави заворачивал подарок для шейха Мутавалли Абдуссамада. Затем шейх тяжело вздохнул и сказал:

— Фахми разумный ребёнок. И нельзя позволять, чтобы англичане завладели его прекрасной душой. Ох уж эти англичане!.. Достаточно мне Аллаха… Не слыхал ли ты о том, что сделали они в Аль-Азизийе и в Бадаршине?…

Ахмад находился в состоянии тревоги и не испытывал желания расспросить об этом шейха, но и не ожидал ещё чего-нибудь нового, помимо того, что и так было на слуху у всех в эти дни, и ограничился тем, что вскинул брови в знак удивления, и шейх заговорил:

— Вчера я ходил к одному вельможе, своему родственнику, Шаддад-беку Абдул-Хамиду, что живёт в своём богатом поместье в Аббасийе. Он пригласил меня на обед и ужин, и я подарил ему и его семейству амулеты, а он рассказал мне о событиях в Аль-Азизийе и в Бадаршине..

Шейх ненадолго замолчал, и Ахмад спросил его:

— Это тот самый знаменитый продавец хлопка?

— Шаддад-бек Абдул-Хамид — самый крупный продавец хлопка. Ты, возможно, знаком с его сыном, Абдул-Хамид-беком Шаддадом. Он когда-то был близким другом с господином Мухаммадом Иффатом.

Ахмад медленно, чтобы хорошенько вспомнить, произнёс:

— Помню, что однажды видел его в гостях у Мухаммада Иффата до того, как разразилась война, а затем слышал о его ссылке из страны вслед за нашим эфенди Аббасом. Есть ли известия о нём?

Шейх быстрым мимолётным тоном, словно вынося свои слова за скобки, дабы поскорее вернуться к основной теме, сказал:

— Он по-прежнему в ссылке за границей, находится сейчас во Франции, а с ним его дети и супруга. Шаддад-бек очень боится умереть прежде, чем увидит своего сына…

И он снова замолчал. Затем, качнув головой вправо-влево, продолжил рассказ своим мелодичным голосом, как будто напевал оду Пророку:

— Через два-три часа после полуночи, когда все спали, эти два района были блокированы сотнями вооружённых с ног до головы английских солдат…

Ахмад сосредоточенно слушал его…

— Они заблокировали оба района, пока народ спал?.. Разве те, кто заблокировал их, не из того же рода-племени, что и те, кто разбил лагерь перед его домом?… Они начинают с покушения на меня, и каков же будет их следующих шаг, который они замышляют?!

Шейх ударил себя по коленям, словно его песнопения поменяли вдруг свой ритм, затем продолжил:

— Они взяли штурмом дома двух деревенских старост и приказали им сдать оружие, затем помчались к их жёнам и дочерям и похитили у них драгоценности, унизили их и выволокли за волосы из дома наружу. Те же вопили и звали на помощь, но никто не пришёл к ним на выручку. Я просил Аллаха смилостивиться над несчастными и слабыми рабами Его…

— Дома деревенских старост!.. Староста считается правительственным лицом, разве нет?… То староста, а я-то всего лишь человек, такой же, как и все остальные. И что они сделают с такими, как я? — Он представил себе Амину, которую выволокли за волосы. Неужели меня обрекут на безумие?!..

Шейх продолжал свой рассказ, тряся головой:

— И они заставили обоих старост указать им на дома шейхов и старейшин обеих деревень, а затем напали на те дома, окружив их со стороны ворот, и украли всё, что было там ценного, совершили преступное покушение на женщин, а потом убили тех из них, кто попытался защищаться, избили мужчин и покинули их, не оставив ничего из драгоценностей, захватив трофеи и не пощадив их честь…

— Да горят огнём все эти ценности…. они даже не пощадили их честь… Где же милосердие Божье?.. Где же Его возмездие?… Потоп… Ной… Мустафа Камиль. Представь себе!.. Как женщина после всего этого может оставаться с мужем под одной крышей?!.. Какой грех совершила она?… И каким образом?!