Как приручить Обскура

Грейвз опустил иглу на граммофонную пластинку, и просторную столовую заполнила густая, резковатая музыка.

— Это вальс?.. — слегка робея, спросил Криденс. Он не разбирался ни в танцах, ни в музыке, но одно-единственное название всё-таки знал.

— Фокстрот, — ответил Грейвз, подходя ближе. — Он медленный и не очень сложный.

— Он вам нравится?.. — Криденс устыдился, что Грейвз выбрал для него что-то, наверное, очень примитивное.

— Я его люблю, — просто ответил Грейвз, и Криденс вздохнул с облегчением.

Грейвз положил ему ладонь высоко на спину, привлёк к себе, взял за руку, держа её на весу.

— Я иду вперёд, ты — назад. Я начинаю с левой ноги, ты — с правой. Понял меня?

Криденс решительно кивнул.

— Очень плавно, — сказал Грейвз, глядя ему в глаза. — Два шага назад, один — в сторону. Следи за мной, слушай меня — я подскажу, куда двигаться.

— Да, сэр, — взволнованным шепотом отозвался Криденс.

Он постарался расслабиться, как всегда, когда Персиваль говорил ему — «слушай меня». Он как будто слегка растворялся, выплывал из своего тела, осязание обострялось, позволяя отчётливо ощущать каждое прикосновение — нажатие пальцев, ладони, наклон корпуса… Криденс приподнялся на пальцах, чтобы каблуки оторвались от пола. Грейвз держал его за руку уверенно и твёрдо. Раз — два — три — четыре. Назад — назад — в сторону. Назад — назад — в сторону. Криденс как будто всё время падал спиной назад, а Персиваль догонял его, ловил, не давал упасть. Криденс чувствовал себя невесомым, как птица.

Они смотрели друг другу в глаза — они никогда раньше не смотрели друг на друга так долго. Тёмные глаза Грейвза казались почти чёрными, когда на них падала тень. Криденс пытался разглядеть цвет, но не мог разобрать его. Он смотрел на короткие густые ресницы, широкие брови — он вдруг понял, что никогда не рассматривал это лицо вблизи. Он видел тонкие, почти невидимые морщины у глаз — от улыбок, которых было немного. Глубокую складку между бровей — от забот, которых было без счёта. Горечь в опущенных углах рта. Седину в волосах. Не только на висках — везде, надо лбом, тонкие серебряные нити времени.

Криденс вдруг испугался: Персиваль на много лет старше его. Он не знал точно, на сколько… на двадцать?.. на пятнадцать?.. Он будет стареть. На этом лице проступят морщины. Оно кажется таким красивым сейчас, но что будет, когда время начнёт разрушать его?

— Что случилось? — спросил Персиваль, когда тот остановился, как вкопанный.

— Сколько вам лет?.. — тревожно спросил Криденс.

— Сорок два, — удивлённо ответил тот. — Почему тебя это вдруг так взволновало?

— Я подумал… вы старше меня на… почти на двадцать пять лет, — прошептал Криденс.

— Да, и что с того?.. — Персиваль слегка нахмурился. — Тебя это раньше не беспокоило.

— Я не хочу, чтоб вы умерли так быстро, — с ужасом прошептал Криденс.

Сорок два!.. Даже если он сможет защитить его от Гриндевальда — отогнать старость он будет не в силах.

— Ах, вот ты о чём, — Персиваль с облегчением улыбнулся, стёр с его щеки мокрый след. — Не бойся. Волшебники живут очень долго.

— Долго?.. — недоверчиво переспросил Криденс. — Сколько?

— Сто лет… двести, — Грейвз пожал плечами. — Нынешнему директору Хогвартса почти триста.

Криденс глубоко вздохнул, успокаиваясь.

— Живите, пожалуйста, триста лет, — попросил он.

Персиваль опустил руки, посмотрел на него долгим задумчивым взглядом. Криденс смотрел в ответ. Будто видел его в первый раз. Человека, мужчину, аврора. Они будут рисковать жизнью уже очень скоро. Может быть, завтра. Может быть, завтра будет очень страшно, потому что Персиваль выйдет из дома, и придётся ждать его, тревожась и обгрызая ногти. Но это будет завтра.

Персиваль смотрел на него, положив руки в карманы. У него были грустные глаза. Криденс не знал, почему он так смотрит, и не хотел спрашивать. Ему просто хотелось, чтобы они перестали быть такими. Чтобы пристальный строгий взгляд снова стал ласковым. Чтобы Персиваль улыбнулся, глядя на него, чтобы возле глаз собрались тонкие лучики морщин.

— Давайте ещё раз, — сказал Криденс, положив одну руку ему на плечо. — Я почти всё запомнил.

Громкий звон дверного колокольчика прервал их.

— Почтальон, — сказал Грейвз, прислушавшись. — Наверное, письмо от Модести. Пойдём, встретим его.

Криденс задержался на пару мгновений, чтобы снять иглу с пластинки, когда Грейвз пошёл открывать дверь. Краем уха услышал какой-то возглас, потом кто-то чихнул, и стало тихо.

Непонятный страх вдруг ударил ему в голову, он выскочил из столовой. Незнакомый человек, бледнокожий и беловолосый, положил Грейвза на пол, под стеной. Тот как будто внезапно заснул, голова моталась из стороны в сторону, глаза были закрыты. Криденс оцепенел от ужаса, глядя на них.

Человек выпрямился, заметил Криденса, удивлённо поднял бесцветные брови. У него было неприятное лицо и глаза разного цвета.

— Что вы… что вы с ним сделали?.. — прошептал Криденс.

— Ну, здравствуй, мой славный, — ответил тот и широко улыбнулся. — Не ждал тебя тут найти.

Свобода без поводка (Геллерт Гриндевальд)

Двухэтажный каменный дом с белыми окнами и мощной дубовой дверью, потемневший от времени, вызывал… разочарование. Как же так, Перси? Где же изящество, где строгость и чёткость линий? Что это за пошлые цветы на зелёной лужайке, как ты мог здесь поселиться?

Геллерт стоял у границы защитного поля, которое окутывало территорию возле дома, вглядывался в окна, но видел только светлые занавеси. Здесь всё дышало деревенским покоем и тишиной. От невысокой изгороди, через которую можно было перешагнуть, к дому тянулась вымощенная камнем дорожка. Геллерт бы не удивился, если бы из-за дома сейчас показался какой-нибудь гусь и потопал ощипывать крокусы. Хотя, учитывая присутствие здесь Скамандера, скорее стоило предполагать появление взрывопотама.

Тишина и покой. Клумбам, обложенным круглыми камнями, явственно не хватало могильных плит. Они вызывали смертельную усталую скуку. Будто так и звали: приляг, отдохни, закрой глаза. Всё безнадёжно. Всё бессмысленно. Всё проиграно. Наверное, однажды утром Перси выйдет из дома, ляжет среди цветов, и земля проглотит его, только чавкнет. Был Персиваль — и больше нет.

Да что там — его уже нет.

Тот Персиваль Грейвз, который был до самой последней грязной мыслишки знаком Геллерту, не поселился бы здесь. Тот Персиваль был бунтарём. Он был упрямым, заносчивым, самовлюблённым гадом. Тот Персиваль не мог жить здесь, в этом пасторальном, ярко раскрашенном мирке. И всё же, как у него получалось создавать такою правдоподобную иллюзию гармонии, пряча в душе мерзкий, зловонный гнойник?

В его доме в Нью-Йорке — изысканная роскошь старой могущественной династии — благополучие ещё можно было объяснить влиянием семьи, накопленным за поколения. Но здесь это объяснение нельзя было принимать в расчёт.

Жить в доме Грейвза возле Центрального парка было одно удовольствие. Его домашние эльфы из-под Империо даже пикнуть не могли. Геллерт с ностальгией вспоминал то время, когда он был Персивалем Грейвзом. Теперь от настоящего Грейвза, похоже, осталась лишь тень, живущая в старом и мрачном доме. Странно, что он не разбил перед домом огородик с травками — отличительный признак деревенского колдуна, к которому приходят с насморком или с просьбой излечить какую-нибудь корову.

Стать Персивалем Грейвзом оказалось нетрудно, а быть им было даже приятно. Коллеги благоговели перед ним. Грейвз был прав, конечно — его репутация оказалась такой непрошибаемой, что промахи Геллерту прощались, стоило лишь улыбнуться и состряпать правдоподобное объяснение. И ни одна живая душа не заподозрила, что с мистером Грейвзом что-то не так. Потому что ни одна живая душа не знала Грейвза так близко, как его узнал Геллерт. Он держал на расстоянии всех, у него даже не было постоянной пассии. Там, на сверкающей вершине, где он творил историю и держал в одной руке — пряник, в другой — хлыст, будто державу и скипетр, усмиряя своих шпионов, авроров и конкурентов, там было слишком шумно и тесно для дружеских бесед. Нет, конечно, как и на любой вершине, там всё держалось на связях, но что они, его коллеги, его соперники, знали о Персивале Грейвзе?