Как приручить Обскура

— Здравствуй, Персиваль, — сказал тот с журчащим акцентом, и улыбнулся так, будто был искренне рад встрече. — Я Раймонд Граммон.

— Здравствуйте, мистер Граммон, — вежливо отозвался Персиваль, поборов замешательство.

— Называй меня Реми, — попросил тот.

Не успел Персиваль осмыслить эту странную просьбу, как произошло нечто ужасное. Реми потянулся к нему, взял на руки и встал. Персиваль ещё никогда не оказывался так высоко над полом, от паники и беспомощности у него закружилась голова. Он инстинктивно вцепился в плечи Реми, чтобы удержаться, если тот вдруг его выронит. Но тот держал крепко, а когда страх отхлынул, оказалось, что сидеть у него на руках даже удобно.

— Ты любишь играть?.. — улыбаясь, спросил Реми.

Персиваль покраснел от стыда. Играть он не умел. Он умел слушать чужие разговоры, когда родители приглашали гостей, он умел долго смотреть на облака, рисовать корявые драконьи головы, испускающие огонь, рассматривать картинки и карты в энциклопедиях, угадывать узоры в сплетении ветвей, когда деревья роняли листву, читать по слогам, катать по столу карандаш или яблоко, писать буквы и запоминать сложные слова. Но играть?.. Как это?..

— Нет, сэр, — честно признался он.

Реми, кажется, удивился. Он смотрел на Персиваля тёмными глазами, подняв ровные брови.

— А что ты любишь делать?..

Его странные вопросы сбивали Персиваля с толку. Разве можно любить что-то делать? Делать можно только то, что правильно. То, что неправильно, делать нельзя. Может, это был вопрос с подвохом?.. Персиваль недовольно нахмурился. Потом вспомнил, что джентльмены не позволяют себе показывать недовольство, и постарался совладать с лицом.

— Я люблю читать, сэр, — сказал он, зная, что за такой ответ его не в чем будет упрекнуть.

Реми развернулся, подошёл вместе с ним к книжным полкам. Персиваль для надёжности обнял его за шею одной рукой — на высоте человеческого роста было всё-таки страшновато, а Реми был довольно высоким.

— А где твои книги?.. — спросил Реми, оглядывая полки с энциклопедиями, географическими и минералогическими справочниками, иллюстрированными травниками и бестиариями.

— Вот они, — кивнул Персиваль, обидевшись за свои книги. Он любил их, хотя читать ему пока было трудно, зато он мог долго сидеть, держа на коленях тяжёлую книгу, и разглядывать красочные рисунки. Прослеживать с лупой голубые линии рек на картах, любоваться россыпями аквамаринов на картинке или тщательно зарисованными соцветиями какой-нибудь пастушьей сумки.

Реми посмотрел на него со странной улыбкой и снова спросил:

— А ты любишь сказки?..

— Нет, — уверенно и даже сердито ответил Персиваль. — Сказки — для маленьких.

— А ты — большой, — серьёзно сказал Реми и кивнул.

— Мне уже четыре, — хмуро сказал Персиваль. Конечно, он ещё не был взрослым, но и младенцем он не был уже очень давно.

— А истории про приключения ты любишь? — снова спросил Реми.

Персиваль задумался над ответом. Он не знал ни одной истории про приключения, но, возможно, он уже был достаточно взрослым, чтобы начать их любить.

— Если там есть драконы, — уклончиво сказал он. По его мнению, интерес к драконам не был предосудительным — ведь это огромные и опасные твари, а не какие-нибудь зайчики на полянке. Персивалю иногда самому хотелось бы стать драконом — бронированным, чешуйчатым, с жёлтыми злыми глазами и пастью, полной клыков. Он бы поселился рядом с какой-нибудь деревушкой, и фермеры таскали бы ему овец и телят на прокорм.

— Я знаю одну отличную историю про драконов, — улыбнулся Реми, глядя ему в глаза.

Он слукавил. Он знал сотни историй. Он мог рассказывать о драконах, о пещерах с аквамаринами, о громадных пауках, которые охраняли пещеры, об островах, затерянных в океане, о призрачных кораблях, о русалках, о джунглях Амазонки, о сотнях удивительных, захватывающих, невероятных вещей.

Реми было двадцать восемь. У него была шапка прямых, блестящих тёмных волос и смешливые, ласковые карие глаза. Он был стройным, подтянутым и подвижным. Его крупные губы всегда улыбались — мягко, хитро или радостно. Он учил Персиваля чтению, письму и французскому языку, следил за расписанием занятий с учителями арифметики, этики, логики, географии и истории, гулял с ним, шутил с ним, играл с ним, и всегда готов был ответить на любой вопрос. Он вытирал Персиваля огромным пушистым полотенцем после вечерней ванны и относил в постель, пока Персиваль не стал слишком тяжёлым, чтобы таскать его на руках. Помогал одеваться утром и раздеваться вечером, причёсывал перед зваными ужинами, на которых Персиваль был обязан присутствовать, целовал в висок или в нос, желая спокойной ночи, читал вслух и обнимал, держа на коленях, если Персивалю становилось грустно.

Он был его единственным другом — умный, весёлый, внимательный.

— У меня дома, во Франции, есть маленький брат, — говорил он, и Персиваль ревниво вздыхал, прислоняясь головой к его груди.

— Сколько ему лет?

— Как и тебе, Перси. Шесть.

— А как его зовут?

— Ноэль.

— Ты по нему скучаешь?..

— Конечно. Вы бы подружились, если бы познакомились.

Персиваль снова вздыхал и прижимался теснее. У него не было ни братьев, ни сестёр. Времени на дружбу у него тоже не было. Был только Реми.

Когда Персивалю исполнилось одиннадцать, ему пришло письмо с приглашением в Ильверморни. Реми так красочно рассказывал о том, как сам обожал учиться в Шармбатоне, так увлекательно фантазировал, как Персивалю понравится в Ильверморни, рядом со своими ровесниками, что лишь благодаря этим радужным перспективам Персиваль не рыдал, расставаясь с ним.

Персиваль Грейвз был тихим мальчиком, но никогда не был скромным. Его домашнее обучение, больше напоминавшее дрессировку щенка и выездку молодой лошади, слишком выделяло его среди первогодок, и он очень быстро (и закономерно) начал считать всех своих сверстников тупыми невежами. Его гордость была тонкой и самодостаточной. Неудивительно, что с таким складом характера завистников и недоброжелателей он заводил куда легче, чем друзей.

Дружить, как оказалось, он совершенно не умел — особенно с мальчиками. Потому что все мальчики делились для Персиваля на две категории: «этого хочу» и «этого не хочу». Дружить с первыми он вообще не собирался, общаться со вторыми ему было просто неинтересно.

А потом появился мальчик, который не вписался ни в одну из категорий. Индеец-полукровка, Сойка Летящая Через Дождь.

Они делили одну спальню на двоих с четвёртого курса. Они были настолько разными, настолько неинтересными и непонятными друг другу, что позволяли себе быть друг с другом по-настоящему откровенными.

— Меня хотели оставить в лесу, когда я родился, — говорил Сойка. Он сидел на своей кровати, смуглый, голый, и расчёсывал деревянным гребнем смоляные текучие волосы.

— Я бы хотел, чтобы меня оставили в лесу, когда я родился, — угрюмо отвечал Персиваль — и они смотрели друг на друга с одинаковым удивлением.

Они были из параллельных миров. Белый американец, наследник старинной семьи — и восьмой сын охотника из крошечного племени, живущего у Великих Озёр. Сойка в свои пятнадцать читал по слогам вслух, Персиваль бегло говорил по-французски и по-гречески. Сойка — прирождённый лекарь, Персиваль бесподобен в дуэлях. У Персиваля было десять пижам из тонкой шерсти и хлопка, Сойка всегда спал голым. Когда вечером он раздевался, настоящий дикарь, не стесняющийся наготы, Персиваль рассеянно провожал его задницу взглядом.