Как сражалась революция
Шрифт:
Навстречу нам мчались охваченные паникой люди в красноармейских гимнастерках. Лица обезображены страхом. Большинство побросало винтовки. Многие бежали босиком.
Кудряшов — им наперерез:
— Стой! В чем дело?
— Белочехи!
Останавливать бегущих было бессмысленно. Мы бросились вперед. Шагов через триста произошло то, что в лекциях по военному делу называлось «войти в соприкосновение с противником». Мы уже приблизились к лесу, когда между деревьями заголубели чешские мундиры. Белочехи шли во весь рост, пересмеиваясь и переговариваясь, шли так, будто они были не в бою, а далеко в
Подпустив белочехов на близкое расстояние, мы дали по ним залп. И самоуверенный противник тут же обратился в стремительное бегство.
Разгоряченные успехом, мы гнали белых, пока не оказались на узкой прибрежной полосе, окаймленной ракитником. Почти у самой воды стояла брошенная батарея; рядом с ней валялась опрокинутая набок походная кухня. Желтоватые волны набегали на берег. Низко над водой летали белые чайки. Позади нас в бледном свете сумеречного дня, обвитый волжским туманом, парил в воздухе мост — тот мост, защита которого стала теперь делом нашей жизни.
«Порт-Артур»
Вот так и кончился наш первый бой. Кудряшов приказал остановиться, проверить оружие, поставить походную кухню, сварить кашу, установить связь с соседом слева.
Сосед заставил себя поискать. Наконец он был обнаружен верстах в двух от нас. Назывался сосед полком, хотя насчитывал на более сотни штыков. Он не выставлял застав и охранялся полусонными часовыми, которые подпустили нас без окрика. Идти к соседу надо было перелесками и несжатым полем. На вопрос, где найти командира, часовой, прохаживавшийся около брошенной на землю винтовки, ответил:
— В «Порт-Артуре»,— и показал на большой овин, видневшийся неподалеку.
Из овина доносились звуки гармони. Когда мы вошли туда, никто не обернулся. Рядом с самозабвенно перебиравшим лады гармонистом сидел, полузакрыв глаза, молодой человек в нижней рубашке с подтяжками поверху. На его рваных, пыльных сапогах поблескивали серебряные шпоры. Это и был командир полка. Под стеной на соломе устроились красноармейцы — одни спали, другие резались в карты.
— Прохлаждаетесь? — сказал один из наших.— А тем временем белые мост берут.
— Что мост! — отозвался гармонист.— Мы Казань отдали — не ахнули...— И он лихо вывел очередную трель.
— Крести козыри,— сказали сбоку.
— Товарищ командир...— начал кто-то из нас.
Но командир, все так же полузакрыв глаза, вяло, длинно выругался. Игравшие в карты захохотали.
Мы оторопели. Что делать?
У нас было только одно оружие, которым мы могли привлечь на свою сторону эту деморализованную, казалось, полностью разложившуюся красноармейскую часть. Это оружие — открытое, честное, большевистское слово!
Мы поставили посреди овина ящик. Первым на него поднялся Алеша Крымов.
— Товарищи! — начал Алеша.— Положение наше в настоящий момент самое решительное...
— А теперь козыри черви,— сказали сбоку.
Светлое лицо Алеши, чуть опушенное первой бородкой, залилось краской.
— Товарищи! — продолжал он.— Неужели мы не сумеем постоять за себя? Неужели мы опять отдадим капиталистам нашу свободу, нашу землю, наши фабрики и заводы?
Алеша сделал паузу. Гармонист, явно
в насмешку, завел «Марусю», подпевая:Спасайте — не спасайте, мне жизнь не дорога...
— Когда нас посылали москвичи,— звенел голос Алеши,— они говорили нам: «Поезжайте и привезите победу. А если вы не привезете победу, то не возвращайтесь, пусть лучше привезут гробы с вашими телами». Это говорил народ, который шатается от голода, но крепко держит знамя революции в своих руках...
Гармонист по-прежнему перебирал лады, под стеной по-прежнему резались в карты. Но теперь уже на некоторых лицах можно было прочесть интерес к словам оратора.
— Мы не для того начали революцию, чтоб отдать страну в руки насильников,— говорил Алеша.— Мы должны сказать, что наше социалистическое отечество находится в опасности, мы обязаны бороться за спасение Советской России. Вы, красноармейцы, должны мужественно взяться за оружие. Революция не в том состоит, чтоб каждый мог урвать что-нибудь, чтоб хорошо прожить в своем доме. Нет! Революция состоит в том, что у каждого рабочего и крестьянина просыпается совесть, душа проясняется, и он говорит себе: «До сих пор я жил, как червь, теперь я пробудился, я не раб царя и капитала, я гражданин Советской Республики, я сын рабочего класса, и все мои силы и моя кровь должны быть отданы на службу рабочему классу и крестьянству!»
Тут впервые раздались аплодисменты. Теперь настала очередь выступать Саше Соченкову. Это был худенький светловолосый мальчик, откуда-то из-под Вятки, вступивший в наш отряд в пути. То ли он сам сочинил, то ли выучил наизусть стихотворный разговор двух рабочих — труса и героя, который с неизменным успехом исполнял и в теплушках, и во время остановок на станциях.
Саша начинал ненатуральным тонким голоском:
Товарищ, сегодня меня под ружье
Вожди призывают для боя.
Но жизнь моя... Жаль потерять мне ее,
Жаль выбыть из этого строя.
Допустим, пойду я и жизнь положу
За счастье людей и свободу,
На что мне тогда, чем живой дорожу,
Зачем тогда дождь огороду?
Тут голос Саши изменился, и он уверенно поднял голову.
Товарищ, пойми, в тебе трус говорит,
Ты чести бойца недостоин.
Стыдись же! Взгляни, как свобода горит,
Как свет ее нежен и строен.
Проклятие ляжет на жалких трусов,
Кто дрогнет в последнем напоре,
Опять кабала и насилье веков,
И тюрьмы, и казни, и горе...
Подняв над головой крепко сжатый кулак, Саша заканчивал:
К оружью, товарищ, бесстрашно вперед,