Как воспитать ниндзю

– Вы поможете нам увести на одиночных конях контрабанду, и будем считать, что мы в расчете... – тихо наклонился ко мне капитан.

Я поморщилась.

Он принял это за согласие и сам был виноват.

Впрочем, подумав, я решила, что прикрытие контрабандиста, если за нами наблюдают, не самое худшее.

Тишина стояла мертвая... Все словно воды в рот понабирали – чуяли опасность...

Даже на полу корабля были положены старые ковры, так что люди ходили с грузом как мертвецы, даже страшно. Быстро носили ящики, а мы осторожно вывели лошадей с завязанными мордами из глухого трюма, начисто оббитого соломой и тряпками, так что наружу ни звука не доносилось.

Копыта у коней были, естественно, обмотаны.

Все работали молча, быстро, сразу грузили тюки на коней и тут же уводили с причала, на корабле оказалась контрабандой роскошная пролетка, в нее погрузили ящики и бочонки, а потом корабль отчалил от причала.

И тут в гавань, неся клочки тумана, вошли корабли.

Пролетка дернулась и тихонько отъехала от причала.

И завернула за поворот. Дружный выдох вырвался их глоток могучих матросов, которые, кажись, затаили дыхание, когда увидели корабли.

Они вошли слишком поздно – корабль стал обычным кораблем. Утром матросы не смогут вспомнить, когда они приплыли, ибо напьются, а ничего запрещенного – нет. Утром солдаты тоже не смогут вспомнить, когда мы приплыли, ибо мы мирно стояли в порту. Еще один корабль, и все.

Пассажиров – тоже нет.

А на нет и вопроса нет.

Мы молча и осторожно провели лошадей с завязанными тряпками копытами мимо уснувшего постового на выезде из города. Было видно, что бедняга всю ночь бодрствовал, не закрывал глаз.

Впрочем, от него пахло вином – ночью было холодно.

Ну, он и согрелся.

Потом согрелись мы, ударив по коням.

Через какое-то время мы распрощались с нашими попутчиками.

Нельзя сказать, чтоб эти прощания были особо теплыми. Когда в друг друга тайно нацелено оружие и все держат других на прицеле пистолетов, точнее мы держали их под плащами, ибо у них пистолеты куда-то исчезли, становится жарко или холодно, но не тепло.

– Е-если мы исчезнем с вещами, – заикаясь, сказал капитан, поехавший с нами, – наши товарищи все расскажут солдатам... Е-если я не вернусь...

Я скривила губы.

– Оставь их живыми... – махнула я рукой отцу, залазя на тощего дьявола, который ревниво храпел.

– Они сейчас будут стрелять... – возразила мама.

– Из пальцев... – оборвала я. И обернулась с коня к капитану. – Дурак, как только вернешься на корабль, сразу иди в пороховой погреб и потуши свечку, которая там горит, обмотанная фитилем на половине... Там новый вход в погреб прорезан со стороны наших кают, и там же незаметно лежит свечка... Дарю тебе жизнь.

Они побледнели.

– И твоему кораблю...

Они стали желтоватые...

Я проследила, как удаляются отец и мама, а остались только закутанные китайцы, приглядывающие с полдороги за мной, как мрачные сфинксы, и Мари, с лениво лежащим ружьем на крупе коня вдали.

Я ждала, пока отец не скроется, хладнокровно прикрывая их наш отход, чтоб, если у кого я и упустила оружие, то они не выстрелили в спину.

– Адье!

Они молчали.

– Ой, совсем вылетело из головы... – я кинула им мешочек с деньгами. Только вот беда, он лопнул в руках капитана, совершенно случайно, конечно, и конечно, золотые монеты раскатились по всей дороге, и они кинулись собирать их, ругаясь.

Я усмехнулась и невольно поправила косу, которая выскочила из-под плаща, когда я вскакивала на коня. И уловила на себе потрясенный взгляд капитана, который, очевидно, сложил дважды два, все признаки подозрительной юности, мои заплаканные красные глаза при появлении на корабле, мою мрачность и хмурость, и еще черт знает что. Он заметил косу.

– Стой, я хочу поговорить с твоими родителями! – рявкнул он, схватившись за мою одежду, не обращая внимания на легший словно из никуда ему на солнечную артерию нож. – Я виконт де Моноро!

– Ну и что? – я широко раскрыла глаза.

– Я хороший парень!

– С дороги!

Я рассмотрела капитана – типичное лицо аристократа, но слегка пропитое. Соль, ветер и солнце порядочно засушили его. Потому нос был толстоватым и красноватым, но уже не таким тонким. На голове парик, сделанный правда под простые волосы, а губы толстые, но безобразные. Усы закрученные и большие, а шрам идет через все лицо, через что такая кличка. Но в этом лукавом, пропитом и порубанном лице все равно оставалось что-то симпатичное, какая-то искринка в красных глазах. Жене не воду с лица пить, а зацеловать до безумия можно и шрамы.

– Я предлагаю тебе руку и сердце! – упрямо сказал он. – Выходи за меня, мы будем счастливы вместе. Мне наплевать на то, что с тобой сделал Вооргот, я возьму тебя любую, даже с дитем.

Против воли моя рука дернулась к животу, и я снова отдернула ее прочь. Ужасно рассердившись.

– Он ничего мне не сделал! – нервно сказала я. Но предательская рука запахнула курточку, и я чуть не взбесилась.

 – С дитем! – упрямо сказал он, не выпуская меня из рук. – Позови своих родителей, ты еще ребенок, чтоб правильно понимать и делать выводы!

Я беззлобно освобождалась. Понимая, что убивать его сейчас было бы невоспитанно.

– Мы будем плавать по миру! – не унимался он.

– Мы будем далеко от друг друга! – пыталась оттолкнуть его я, пока это безобразие не заметили мои родители.

Но поздно.

На взмыленной лошади подскакал взбешенный индеец.

– Оставь ее на минуту одну, и она опять подцепила мужчину! Тебе же сказали не оставаться с ними отныне без телохранителя. Доигралась же уже, что они набрасываются, тебе что мало!? – безжалостно сказал он.

– Я не виновата! – отчаянно крикнула я.

– Я хочу на ней честно жениться! Я виконт! – добавил капитан.

– Сначала принц, а потом еще и это! – в сердцах сказал индеец. – Ей, между прочим, еще шестнадцати нет!

– Я буду говорить только с ее родителями! – уперся капитан, ухватившись обеими руками за сбрую и мой плащ, и упираясь обеими ногами в землю, упрямо готовый стоять насмерть, как бы меня не тащили. Несмотря ни на нож, ни на индейца с пистолетом, ни на что. Схватился за меня, хоть плачь! Что с ним делай!?