Календарь Морзе

— Тут вас искать некому! И никто не узнает… Спустим тебя в силосную яму, а девку твою…

— Что, пейзанин, перековать тебе орало? — помог я ему решиться.

— Ах ты… — именно этого ему не хватало, какой-нибудь моей реакции, любой.

Он размахнулся и изо всех сил врезал мне в ухо — то есть врезал бы, если бы я не пригнулся, пропуская его удар и не отработал ему прямой встречный в солнечное сплетение. Прямо на самом замахе, на выдохе — так что дыхалку ему заперло, он начал валиться на землю, пытаясь вдохнуть, но я поддел его крюком с левой, заставив разогнуться и проводил в нокаут двумя хуками в челюсть. Надеюсь, их деревенский стоматолог так плох, как я себе представляю. Пусть помучается.

Им бы кинуться на меня вчетвером, но, лишившись лидера, колхозаны растерялись.

— Но… как? — выпучил глаза здоровый рыжий парень. — У него же талант!

— Хренант, — сказал я и пнул его по яйцам, добавив кулаком по затылку, когда тот согнулся. Опасный удар, так и убить можно, но я был очень зол. Минус один, осталось трое.

Я решительно шагнул вперед — левый хук, правый, нелепая попытка поймать меня на встречный, пинок в колено — кто держит вес на прямой ноге, лошара? Ничего, пара месяцев в гипсе и связки срастутся. Нос, глаз, снова нос, уже коленом, локоть в переносицу — рефери тут нет, клинча не будет…

— Стой, стой, Антон, хватит! — тьфу, Анюта уже меня оттаскивает. Ох уж эти женщины — никогда не дадут повеселиться. Я, может, весь день мечтал кому-нибудь врезать…

— Хватит, мне нужен кто-то в сознании! У меня есть вопросы! — ну, так бы сразу и сказала.

А потом я, видите ли, «злой»… Вот и пойми этих женщин.

Глава 3

С Анютой мы познакомились в столице. Она заканчивала магистратуру журфака, а меня пригласили прочитать спецкурс для будущих военкоров, работающих в горячих точках. Сейчас мою фамилию вряд ли кто-то вспомнит, а тогда я переживал свои пять минут славы. Военная часть в одной далекой пустынной стране попала в окружение бармалеев ровно на следующий день после того, как я прилетел туда делать репортаж. Разблокировать ее сразу не получалось из-за военно-политической обстановки, и ситуация несколько дней была на грани «мы все тут умрем». Каску с надписью «ПРЕССА» я надевал только на записи репортажей, в остальное время с автоматом руках жестоко нарушал профессиональную этику военного журналиста. Знал, что статус некомбатанта меня точно не спасет, а «калашников» — может быть. Плевать бармалеям на надпись «ПРЕССА». Они и читать-то, поди, не умеют.

В общем, у меня был спутниковый телефон с интернетом, ноутбук и камера, я писал репортажи в перерывах между обстрелами, стряхивая с тачпада поднятый минометами песок, индекс цитирования моего издания подскочил до небес, а мой твиттер за пять дней набрал четыре миллиона подписчиков. Потом прилетели волшебники в голубых вертолетах и показали бармалеям такое бесплатное кино, что у всей округи попкорн на зубах хрустел. Отличные вышли кадры под финальные титры.

В общем, когда мой бывший однокурсник, оставшийся при кафедре, пригласил меня прочитать спецкурс на тему: «Как бы так написать о войне, чтобы не отстрелили яйца», я еще числился в знаменитостях. У меня был роскошный загар, красивый свежий шрам над левой бровью (в вертолете приложился о закраину люка) и даже медаль «Участнику военной операции». Я интересно рассказывал, смешно шутил и отлично держал аудиторию. Я был неотразим. В меня влюбились все девочки курса и даже пара мальчиков.

Все, кроме Анюты, в которую влюбился я.

Мир, сука, несправедлив.

Когда Анюта вернулась после выпуска в родной город, я уехал за ней.

— Добрый день! — я вывел звук на микрофон. — Вы все еще на волне Радио Морзе, и с вами Антон Эшерский. Если бы сегодня было пятое мая, то это был бы Всемирный день общения и одновременно День шифровальщика. Так мироздание намекает нам на то, что общаться может любой дурак, а вот понять друг друга…

Между тем у нас час живой музыки и Мартын Менделев, встречайте!

Зачем жестокие родители назвали своего щуплого черноглазого еврейского сыночка Мартыном, я даже предположить не могу, но печаль этого факта осталось на его носатом лице навечно. Возможно, именно поэтому он вместо традиционной скрипочки выбрал гитару. Играл Мартын виртуозно, подбирал собственные оригинальные аранжировки к популярным песням и неплохо пел, имея голос не очень сильный, но приятного тембра. Увы, в Городе его артистическая карьера достигла своей вершины — лабуха все в том же кабаке «Граф ГолицинЪ». Он был определенно достоин большего, но музыканты тоже хотят кушать.

Мартын устроился с гитарой на стуле, взял пару аккордов, чтобы я выставил микрофоны, и заиграл Talk Dirty — его собственный джаз-клезмер-кавер на известную песню. Удивительно, в какой пронзительно бодро-грустный еврейский мотив он превратил этот унылый негритянский попс…

Been around the world, don’t speak the language But your booty don’t need explaining All I really need to understand is when you, you talk dirty to me…

Вся вековая скорбь еврейского народа смотрела на нас глазами-маслинами из этих простых слов в исполнении Мартына, но я не вслушивался в текст, я смотрел на девушку. Мне никогда не удавалось уловить момент ее появления, но, играл ли он в студии или выступал на сцене, в какой-то момент оказывалось, что Менделеву аккомпанирует некая барышня. Сегодня она была в легком синем платье до колен, в простых туфельках на небольшом каблуке и белых гольфах, а играла на альтовой скрипке. Лицо ее, как всегда, закрывали длинные, темные, вьющиеся волосы, взлетающая со смычком рука была украшена пестрыми нитяными браслетами. Играла она так же великолепно, как Мартын — они составляли идеальную исполнительскую пару, ведущую сложную импровизацию как один человек, которым, в некотором смысле, и были.

Менделев играл мелодию за мелодией, переходя от бодрого свинга к тяжеловатым блюзовым квадратам, но везде альт вел безупречную партию, то солируя, то уходя на второй план и выпуская вперед гитару. Я молча наслаждался — это был чистый восторг, хотя аудитория радио наверняка предпочла бы что-нибудь попроще. Но попроще он и в кабаке вечером сыграет, а тут пусть оттянется.

Увы, все хорошее быстро кончается, и я, дождавшись коды, вывел свой микрофон на пульте вверх и, оттарабанив бодрое: «С вами Радио Морзе!» — запустил рекламный блок. Он начинался с рекламы «Графа Голицына», который и башлял Мартыну за выступление.

— Была? — грустно спросил Менделев, когда я отложил наушники.

— Была, — подтвердил я.

— Флейта?

— Скрипка, альт. Было круто.

— Эх… — главная драма его таланта была в том, что он девушку увидеть не мог. Стоило ему потерять сосредоточенность на исполнении, как она немедленно исчезала. Никакие технические средства ее тоже не фиксировали, и в эфир у нас шла, к сожалению, одна гитара — эффект аккомпанемента проявлялся только вживую. «Граф ГолицынЪ», кстати, этим вовсю пользовался, Мартын был у них за главного — после жоп и сисек — завлекателя публики, услаждавшего посетителей в паузах между пьянством и блядством.

— В чем была сегодня? — спросил он тоскливо.

Я описал, приукрашивая как мог, Менделев сидел, уныло повесив свой шнобель и вздыхал. Глупо быть влюбленным в фантом, порождённый собственным мозгом, но с настоящей любовью по-другому и не бывает.

— Ах да, — спохватился он. — Чуть не забыл!

Он порылся в гитарном кофре и выудил цилиндрический бумажный сверток.

— У нас же казино опять открыли, будут вам фишки подгонять.

— В «Поручике»? — удивился я.