Каленым железом
Шрифт:
И т. д.
«Хмуриться не надо, Лада». – Модный эстрадный шлягер тех лет с псевдорусским уклоном, начинавшийся со слов: «Под железный звон кольчуги…». Говорят, что название автомобиля «Лада» обязано этой песне, которую с утра до вечера трендели по советскому радио.
Я читал в научной книжке, мне один давал. – Такие книжки, переведенные с гэдээровского немецкого, пользовались среди населения
И какой-нибудь мальчик босой… – Это из блатной песни «Запоздалая тройка», начинающейся со слов:
Не храпи, запоздалая тройка, —Наша жизнь пролетит без следа;Может, завтра тюремная койкаУспокоит меня навсегда.…пальто джерси… – Из модной стопроцентной импортной шерсти. Слово «импортный», кстати, тоже исчезло из обихода, ввиду нахлынувшего на страну обилия западных товаров, каждый из которых имеет свою торговую марку, и в этих марках постоветские граждане научились теперь прекрасно разбираться.
– Два-двенадцать-двадцать два. – Как время бежит! В городе К. теперь семизначные телефонные номера, и бичей (бродяг) примерно на столько же больше (в пропорции).
Бичи – это огромная разрушительная сила. – Асоциальные эти элементы светлой социалистической действительности гордо расшифровывали свое самоназвание как Бывший Интеллигентный Человек и обижались, когда образованные собеседники напоминали им, что английское «bitch» – не что иное, как русское «сука».
…ботать по фене… – разговаривать на тюремно-лагерном жаргоне (устар.).
ЖДУ ЛЮБВИ НЕ ВЕРОЛОМНОЙ
У нас в слободе Весны жил один мужик по имени Васька Метус, и у него была жена.
– Ну и что? – скажете вы. – Многие живут в этой слободе, и почти у всех есть жены.
А то, что он свою жену ужасно ненавидел и хотел бы от нее избавиться.
– Ну и что! – опять скажете вы. – Многие ужасно ненавидят своих жен и хотели бы от них избавиться.
А вот то. Слушайте. Многие-то многие, а Метус при живой жене взял да и привел в дом еще одну.
Он привел ее и оставил в сенях. А сам зашел в избу.
Дома сидели его как бы существующая жена Галька и мама-старушка Метуса Макарина Савельевна, которая считала сына дураком, несмотря на то что он ее кормил, поил и одевал в ситцевые платья.
Женщины лузгали семечки.
Пело и играло радио. Тикали ходики. Мурлыкала киска, и домашние накинулись на Ваську, что тот пьяный.
– Ты где шляешься, сволочь?!
– Где? – переспросил Метус и сам ответил где.
Женщины закрутились по кухне и думали, что Васька сейчас их начнет гонять.
Но он их бить не стал, а, напротив, сел за кухонный стол, покрытый клеенкой, и сказал заплетающимся языком:
– Г-глина! Мне нужно обсудить с тобой очень важный вопрос.
– Вопрос-вопрос! Что еще за вопрос! Куды? Ложись лучше спать, Васенька, а завтра поговорим, – отвечала Галина голосом плачущим и явно приготовленным на случай Васькиных побоев.
– Сядь! Сядь, баба! – строго и величественно повторил Василий и запел:
Жду любви не вероломной, а такой большой, огромнай!
Поняла?
– Нет, не поняла, –
отвечала Васькина жена Галина, торговавшая продовольственным товаром в ларьке Заготскота.– Ну так сейчас поймешь. Я тебе все объясню, – посулился Василий.
И объяснил, что Галина пускай ступает с богом к себе домой или еще куда-нибудь, куда она хочет, поскольку он ее не только не любит, не только не видит в ней своего или вообще какого-либо идеала, но даже имеет новую претендентку на ее место.
– Так что все. Хоре. Пожили рядком, разойдемся ладком.
Васька привел неизвестно откуда взятую пословицу и думал, что все уже, что дело, так сказать, в шляпе.
Но не тут-то было.
– Ой-ой-ой! Ой, глаза бы мои на свет не глядели! – завыла Галина. – Мы ж… Мы ж… Мы ж с тобой муж и жена! Ва-асень-ка!
Крик, плач.
– Мы с тобой никогда не были муж и жена. Ты врешь. Мы с тобой подженились, так вот это точно, мы с тобой подженились, а сейчас я тебе даю развод, – пояснял Василий формальную сторону вопроса.
Пояснял, пояснял, а сам тем временем отворил дверь в сенцы, где притаилась его новая претендентка, и крикнул:
– Подь. Подь сюда!
Новая претендентка оказалась так, ничего себе, а в темноте сенок вообще выглядела некоторой даже красавицей. Галина, увидев это, завыла еще пуще, и сенная красавица вступила в дом.
Она злобно посмотрела на Галину, потом – в угол, где висела икона, а потом бухнулась в ноги Макарине Савельевне.
– Простите, мама! Простите нас. Падай, падай и ты, Василий! – забилась и зарыдала она.
Все рыдали и плакали. Даже Метус пустил слезу. Но на колени он, правда, падать не стал. Он обнял свою старую бывшую подженку, поцеловал ее на прощание и стал выталкивать за дверь.
Все рыдали и плакали, лишь старушка мама сохраняла полное спокойствие.
– Ты дурак, – сказала она сыну.
– Ну почему? – обиделся тот.
– Дурак. Дурак. Падай, Вася. Падай! – соглашалась новая жена, колотясь головой об пол.
Так они и зажили. Славно зажили. Только в первую ночь и проявились вышеописанные неудобства, связанные с переменами и перестановками. А потом все устроилось: Галина убралась к себе на другой конец слободы, где жили ее родители. Убралась и вскоре, по слухам, вышла замуж за солдата из стройбата, квартировавшего в их избе. Солдат обещал на ней жениться, лишь только кончится срок его действительной службы. На Метуса она при встрече подчеркнуто не смотрела.
А новые молодые Метусы зажили удивительно ладно и славно, несмотря на то что Валя, так звали претендентку, оказалась рябенькая. Она в детстве как-то болела оспой, и у нее от оспы остались рябинки на лице.
– Да при чем тут воспа, – горячо и возбужденно говорил Василий матери. – Мало ли у кого на харе черти в свайку играли.
А Макарина Савельевна в ответ на это всегда ему резонно:
– Дурак ты и есть дурак.
– Ты посмотри, какая она работница, – хвалился Васька.
А жена Валя действительно оказалась очень работящая. Она завела поросюшку и телку и очень хорошо их кормила помоями и объедками, которые приносила из столовой. Она работала в столовой. Мыла посуду.