Каленым железом

И замолчал.

– Да-а, – сказал поп. – Да-а.

А что он еще мог сказать? Оказалось, что смог.

– Видишь ли, ну что я тебе могу сказать? Тут утешение одно, что там вы встретитесь. А земные утешения – ну что тут, какие земные, – бормотал он.

– Ага, щас, «встретимся», – вяло отвечал Иван. – «Встретимся»… Прямо…

Наступило молчание.

– А ты что говорил, что ты как я? – спросил Иван. – Это в каком смысле?

– Что «как и ты»?

– Ну, вот ты сказал, что ты как я. Это когда я говорил, что у меня отец давно умер.

– А-а. Да нет. Не «как и ты». У меня – давно. У меня уже зарубцевалось. Отец мой был генерал… Ай, неважно! Мы с матерью от его генеральства ничего почти и не получили. Наоборот даже.

– Наоборот?

– Тебе сколько лет?

– Двадцать четыре.

– Ну так ты, наверно, ничего не помнишь. Да и я вспоминать не хочу. Одно скажу – сгорел красный генерал. Я вспоминать не хочу. Раз все забыли, то и я вспоминать не хочу. Неважно! Раз моя жизнь уже проходит, то зачем мне вспоминать? Претерпел, да и ладно. Я зла не несу. Потом говорят, что это больше не повторится…

– Что-то я тебя плохо понимаю.

Но понимать Ивану уже и не хотелось. Он сидел расслабившись, покачивая кружку. Поп нашел прутик и ковырял землю.

– А только все-таки я прав, – вдруг сказал он.

– Почему? В чем?

– А в том, что вот – смотри. Есть великие праздники: Май, Новый год, Октябрьские, День шахтера, Парижская коммуна. А где же праздник про родителей? Про родителей-то он где, праздник? Про родителей, которые – суть… и оставили нас в этом мире? Где, я тебя спрашиваю?

Иван молчал.

– Такого праздника нету! – подытожил поп.

И они оба замолчали. Тут из-за угла вынырнул нищий.

– Ой-ой! Офонарели! Ой-ой! Подайте на уродство! Поскольку – суета, тлен, разложение.

Но, увидев попа, осекся и хотел исчезнуть.

– Тимофей! – приказал поп. – Ну-ка поди сюда, Тимофей!

Тимофей подошел, клоня голову долу.

– Тимофей, – строго сказал поп. – Сколько раз тебе говорено, чтобы ты жил делами рук своих и поменьше христарадничал? Ведь ты, в сущности, здоровый мужчина. Допустим, тебе претит мысль работать на производстве. Но ведь ты можешь, допустим, плести для кладбища железные и бумажные венки?

– Батюшка! Батюшка! – зарыдал нищий. – В артель не берут, батюшка! Это – воры и подлецы! Я б сам хотел плесть венки. Это хорошо, богоугодно и выгодно. Так только они меня не берут, сироту. Тама окопалися – Валька три кости и Сидор-паук. Я у них просился взять, а они не берут.

– Хорошо, Тимоша. Ты ступай, а я попытаюсь для тебя что-нибудь сделать.

– Уж как я буду вам благодарный! Даже вы сами не знаете как, а то – офонарели…

Нищий удалился.

– Нету, – сказал Иван. – Ведь действительно нету. Нету. Такого праздника нету.

Поп сиял.

Иван встал и подошел к обрыву. Ваня стоял на горе. Была мирная весна. На огородах жгли ботву. Дым немножечко шел вверх, а солнце уходило в небо. Иван стал смотреть на город.

Прямо были разбросаны мелкие деревянные домики, тесно зажатые кварталами новостроек. Далее видел скопление народа за высоким забором колхозного рынка. Башенный кран. Дымила черными трубами старая тюрьма. Летел самолет Ил-18. Блестела куполами церковь. Асфальтовое шоссе лоснилось под солнцем. Проносились, рыча, тяжелые «МАЗы» и «БелАЗы».

И туда и сюда бежали, шли, ходили какие-то люди. Некоторые были высокие, некоторые – низкие. Кой-кто были пузатые, кой-кто – тощие. Одни несли сумки, другие – портфели. Многие были одеты очень хорошо, многие – не очень. Ходили, жестикулировали, разговаривали друг с другом.

– Нету, – повторил Иван. – Нету. Да. Нету, – и внезапно крикнул: – Но – будет, будет! Обязательно будет! Не может быть, чтобы не было. Это будет очень странно, если его не будет. Этот праздник будет, и будет скоро. Надо пока погодить, а потом он очень скоро будет.

Поп сиял.

– Будет, будет, – шептал Иван Панкрат, слесарь проектного института «Сибводпроект», остро вглядываясь в город. – Точно вам говорю, что будет!

А поп все равно сиял.

…собес… – организация, занимавшаяся в СССР социальным обеспечением убогих и больных.

…праздник будет, и будет скоро… – О празднике и шукшинский Егор Прокудин из «Калины красной» мечтал, об этом и песня барда Володи Бережкова. Да только вот все время откладывается праздник.

ГРИБЫ

Я проснулся и не слишком рано и не слишком поздно. Немного полежал, глядя в потолок. Оделся, побрился и вышел.

Солнечно было на улице. Воскресенье. Всходила жара. Ломались тени. Высыхал асфальт.

Мрачный человек в полосатом, как тигр, пиджаке, но грязном, сидел у подножия гастронома № 50, имея что-то перед собой. Мне бы его обойти, однако проклятая способность неизбежно встречаться с людьми взглядом опять мне помешала.

Я смотрел на мужика, думая о своем, а мужик мне и говорит:

– Самолет разбился в доску – одолжите папироску.

После чего я и вынужден был предложить ему сигарету «Ростов-Дон» из твердой коробочки.

– Курить в Сибири «Ростов-Дон», хоть пускай и козырные? Ну ты даешь, братка! – заверещал полосатый, но не пояснил, что означают его странные слова.

– Не хочешь, так свои кури, – сказал я.

– Своих пока нету, – объяснил человек и представился: – Страдаев Петр, рабочий.

После чего и рассказал мне всю свою жизнь, состоящую из детства, ФЗУ, Советской армии, завода резинотехнических изделий и грибов.

– Я встаю рано! На зорьке! – возбужденно кося глазом, кричал явно повеселевший Страдаев. – Сажусь в электричку – и с ходу в росный лес. Понял? Сосновые иголки щеко-тят мне кожу. Я становлюсь на колени, раздвигаю мокрую траву. И там – о чудо! – еще мокрый гриб! Белый, с коричневой слизью. Прекрасный, братка, продуктик, который я с ходу ножом режу и с ходу ложу в козырное ведро.

Слушать его было приятно и неутомительно. Слова его были легки и большей частью от меня отскакивали.

– Раздвигаешь траву, говоришь? А зачем? – рассеянно обратился я.