Калейдоскоп

– Извинения приносят, а не покупают, – с готовностью парировал Франц. Девушка хмыкнула и склонила голову на бок, вероятно, рассчитывая, что сейчас он все-таки соизволит произнести слова покаяния за их первый разговор.

Еще чего.

Леманн оскорбилась еще больше, но виду не подала. Выдавал ее возмущение только взгляд, но на губах по-прежнему играла легкая, вежливая улыбка.

– К слову, о покупках… – заговорила она мягким, обманчиво нежным голосом, – я видела, что вы нашли себе приятеля. Но должна вас расстроить – даже если вы вместе сложите свои жалкие сбережения, вы не соберете достаточной суммы, чтобы купить мое расположение.

– Помилуйте, фройляйн, – Франц не сдержал холодной улыбки, хотя внутри содрогнулся от осознания, что почти попал под действие чар этой чертовки и начинал терять ясность рассудка, – вы сами пытаетесь назначить себе цену. Я никогда бы не посмел оскорбить вас подобным образом.

Леманн слегка покачала головой. Ее взгляд был настолько колким и ясным, словно она владела талантом к ясновидению и без труда читала мысли своего собеседника.

А мысли мужчины в этот момент были далеки от сказанных им только что слов как Африка от Северного полюса.

Конечно, он не воспринимал ее как женщину легкого поведения, но с удовольствием использовал бы именно по этому назначению. Хотя бы для того, чтобы стереть это мерзкое самодовольство с ее миленького личика. Быть растрепанной и раскрасневшейся от страсти ей подошло бы больше, а в постели многие люди становились куда разговорчивее, чем в обычной жизни.

Есть ли белье под этим переливающимся, словно рыбья чешуя платьем? Так ли нежен ее голос, когда из ее горла вырываются не звуки музыки, а стоны?

– И… – Франц и сам не заметил, как хрипло, порочно прозвучали его слова, – я все равно не привык платить за удовольствие.

Формулировка не выходила за рамки приличий, но услышанное оскорбило певицу до глубины души. Ее маска светского равнодушия соскользнула с лица, обнажая ее настоящие, ничем не прикрытые эмоции. Болотно-зеленые глаза заполыхали от ярости и стали почти черными, мягкие черты лица исказились и заострились, как у хищника, загнанного в угол и готового обороняться до последней капли своей или чужой крови.

Она шумно вдохнула воздух носом, возвращая себе утраченное самообладание.

– Ваша самонадеянность вызывала бы восхищение, если бы не была такой жалкой, – процедила Леманн сквозь плотно стиснутые зубы и как-то непроизвольно дернула рукой в воздухе, словно собиралась влепить собеседнику пощечину, но в последний момент удержала себя от этого действия. Вместо этого она выудила из крошечной сумочки красивый дамский портсигар и затянулась сигаретой. Выпустив в воздух облачко дыма, она продолжила свою обвинительную речь, – мне придется развенчать сложившееся у вас заблуждение о том, что это место – публичный дом. Если вы заинтересованы в удовлетворении подобных потребностей, я думаю, что вам стоит обратиться в другое заведение. И уважения к себе там у вас никто требовать не будет. А я не позволю с собой так обращаться. Если я женщина – это не значит, что я не способна за себя постоять.

Ее глаза больше не были полны неподдельной злобы и теперь горели вызовом. Франц бы предположил, что в какой-то момент их словесная дуэль перестала причинять ей неудобство и начала вызывать любопытство, но женская психология была слишком загадочной для таких решительных выводов. В любом случае, характер фройляйн Леманн невольно вызывал выражение и легкие нотки чувства вины за то, что он банальной неосторожности надавил на ее больное место, спровоцировав такой эмоциональный всплеск. Франц был воспитанником Герберта, но не способен был до конца искоренить в себе червоточину человеческой иррациональности, которой был чужд его названный отец.

– Простите, фройляйн, – неловко сказал он, растеряв все свои таланты к красноречию, – если бы вы дали мне шанс, то, возможно, мы обошлись бы и без насилия.

Этого говорить не стоило, о чем свидетельствовал неприятный холодок, пробежавшийся по позвоночнику. Глупая шутка отозвалась болью в виске и грозила погубить все жалкие попытки урегулировать конфликт, но возымела неожиданный результат.

Леманн не скривилась и не фыркнула, а вполне дружелюбно рассмеялась, хотя глаза ее заметно похолодели.

– Я полагаю, что у меня нет возможности отказаться? – поинтересовалась она, хитро прищурившись, – вы весьма настойчивы, гер…

– Нойманн. Франц Нойманн.

– Гер Нойманн, – задумчиво повторила фройлейн Леманн, словно взвешивая слога на языке и проверяя их звучность для своего мелодичного голоса. Судя по ее виду, она о чем-то торопливо размышляла, воспользовавшись этой небольшой паузой, после которой поделилась результатами своих умозаключений, – ваше имя так красноречиво, что тоже вынуждает сомневаться в его подлинности.

Леманн склонила голову на бок и несколько кудрявых белоснежных прядей упали ей на скулу. Франц поддался искушению поправить их, но стоило ему потянуться к лицу девушки, как она испуганно отпрянула и нахмурилась.

– Вам не стоит меня бояться, фройляйн, – стараясь заставить свой голос звучать мягко, сказал он, почти готовый наконец-то перестать обмениваться колкостями и ходить вокруг да около и перейти к сути. Но в последний момент искренность застряла в горле комом, и мужчина выдал совсем не то, что собирался, – ваша красота и ваш голос очаровали меня…

– Чушь, – воинственно оборвала его девушка и быстро пресекла, – вы лжете. И получается у вас скверно. Я артистка, но это не значит, что я глупа и легко на это поведусь. Я не знаю ваших истинных намерений, но готова поклясться, что вы полицейский или военный. Мне жаль вас огорчать, но вы, гер Нойманн, попросту теряете здесь время, вместо того, чтобы заниматься своими прямыми обязанностями. Вам нечего мне предъявить…

– Катарина – очень красивое имя, – передернул Франц, который уже потихоньку начинал выходить из себя. Роль восторженного поклонника давалась ему с трудом, но отвратительнее всего в ней было то, что она не возымела никакого эффекта и эта вздорная девица с легкостью пресекала все попытки втереться ей в доверие посредством незатейливого флирта. Желание прижать ее к стенке и начать задавать совсем другие вопросы нарастало с каждым мгновением.

– Согласна, – усмехнулась Леманн, отступила и надменно задрала подбородок, – ведь так меня зовут на самом деле, о чем вы уже, конечно, знаете.

– Вас? Или девушку, которая умерла от туберкулеза в Мюнхене?

Взглядом его собеседницы можно было порезаться, ее зеленые глаза источали яд. Зеленые, как у ведьмы из детских сказок, того самого оттенка, который имеет лесной мох. Или заболоченное озеро со стоячей, мертвой водой, где нашел свою кончину не один неосторожный путник. В это мгновение у Франца не было и малейших сомнений в том, что эта хрупкая девушка перед ним способна на убийство, а в ее тщедушном теле прячется зверь.