Калиф-аист. Розовый сад. Рассказы

Обе мои жизни все теснее переплетались.

Так я сидел однажды ночью, полусонный, в каком-то кафе, где танцуют, и в то же время был день, и я, тоже полусонный, сидел за тем ужасным желтым конторским столом. Собственно, я уже и не понимал, которое из моих «я» бодрствует, рука моя машинально двигалась, писала, я думал о рыжей кассирше, но при этом чувствовал, что я все-таки Элемер Табори, что рядом со мною шампанское и что я опускаюсь, опускаюсь все ниже, и мои знакомые, которым не раз уже случалось видеть, как я сижу, уронив голову на столик, говорили обо мне, вероятно, в таком роде:

— Этот Элемер окончательно загубит себя. Как он выглядит! Он стал совершенно неузнаваем. А ведь какой способный был юноша, какие подавал надежды! Увы, увы, в нем проснулся гуляка-дворянчик былого, он не сумел устоять перед соблазнами большого света.

Перед моими глазами сверкали белоснежные коленки, нагие белые бедра танцовщицы — но уже в следующий миг я подымал сонные глаза и видел перед собой портрет министра. Оба моих «я» в такие минуты были, можно сказать, слиты воедино, ни то, ни другое не погружалось в сон полностью, ни то, ни другое не бодрствовало в полной мере, оба в полусне пытались изображать бодрствование или, во всяком случае, поминутно менялись местами.

И тут вдруг случилось так, что перо в самом деле выпало из руки писца, и он погрузился в тяжелый сон, обо всем позабыв, тогда как в голове у Элемера внезапно и полностью прояснилось, и он, широко открыв глаза, воззрился на сцену. Это чудо совершил голос, неожиданно знакомый голос певицы, ворвавшийся в его сознание: на сцене, вместо только что танцевавшей балерины, стояла новая певица…

— Сильвия!

Едва песенка была допета, как Сильвия, в том же туалете, в каком стояла на подмостках, спустилась в зал и села за мой столик. На ней было шелковое платье, темное, с лиловыми розами…

— Я приехала за тобою следом… С венским евреем, журналистом. Пою здесь, танцую с клиентами…

Bal mabille [29] уже начался, дамы-танцорки спустились с галереи, вышли из уборных, ливрейные лакеи скатали ковры, перед нами на гладком паркете две пары поплыли в танго. Мужчины нервно отодвигали стулья, желторотые гимназисты изображали из себя habitu'es [30] , а старые козлы habitu'es — невинных nouveau venus [31] , оказавшихся здесь по чистой случайности.

29

Здесь — общие танцы (фр.).

30

Завсегдатаи (фр.).

31

Новички (фр.).

— Мой журналист был прелесть. Да только дела здесь шли плохо… все тут ужасные скупердяи… Дай сигарету!

Одна из танцовщиц откинулась назад, только что не легла навзничь, ее узкая юбка задралась, до самого верха открыв бедра; длинные ажурные чулки и полоска белого тела среди лабиринта черных костюмов были ослепительны.

— Ах, я так мечтаю съездить в Париж, — вздохнула Сильвия. И тут же недоуменно спросила: — Тебе хочется спать?

Я воспользовался первой же паузой и ушел домой. Нет, это невозможно вынести, Сильвия — частица жизни писца, Сильвия — рыжая кассирша, и она преследует меня повсюду, гонится, гонится по моему следу…

Когда я открыл глаза за желтым конторским столом, надо мною истерически орал начальник канцелярии:

— Вы только дрыхнете здесь целыми днями! Только затем и приходите, чтобы выспаться. Успеваете за день меньше всех, да и то громоздите ошибку на ошибке. Извольте спать дома! А если у вас сонная болезнь, ступайте к врачу!

— Он, может быть, болен, — с барским доброжелательством заметил щенок юрист.

— Болен, как же, — ухмыльнулся длинношеий канцелярист в очках. — Кутит по ночам напропалую, где уж тут с работой справляться…

— Вам бы жениться, — посоветовал толстый отец семейства.

Я не отвечал ни слова, сидел и писал до самого вечера, не подымая глаз от бумаг. На бумаге проступала голова рыжей кассирши, которую я только что видел во сне, и я писал прямо по этой голове, со сладострастием пачкал ее буквами, сквозь эти буквы видел ее, как через решетку. Когда же брал следующий лист, картинка неслышно соскальзывала на него с предыдущего, и я с трудом удерживался, чтобы не обрисовать пером воображаемые контуры ее нагого тела, которые видел сквозь одежды…

А вечером опять, тупой и бессильный, я заснул в корчме. И опять сразу же был Элемером, и у моей кровати стояла малютка горничная.

— К вам гости.

— Я сплю. Меня нет дома.

— Но они прямо с вокзала. Пожилая дама и с нею старая служанка.

Я так и подскочил.

— Проведите их в гостиную. Который час?

— Десять пробило.

— Откройте ставни.

IX

Минуту спустя я был уже в гостиной. Первой увидел нянюшку Виви. Глаза со страхом искали другую гостью.

— Ненне! Ненне! Ты?.. Дома что-то случилось?

— Элемер! Почему ты не писал нам? Как мы тревожились за тебя!

— Папа не приехал?

— Папу мучит подагра. Мама больна от беспокойства за тебя.

— Ах, но отчего они все беспокоятся?

— Что ты делаешь, Элемер? Как скверно ты выглядишь! Почему не писал? Почему не приехал домой? Мы просто с ума сходили — что с тобой?

— Ненне! Ненне! Ты приехала из-за меня!

— Я подумала: дольше так продолжаться не может! Мы же все места себе не находим! И я подумала: сяду в поезд, погляжу своими глазами, что он там делает, скверный мальчишка!

— О Ненне, я и в самом деле скверный мальчишка!

— Ну-ну, полно, как только у тебя язык повернулся сказать такое! Мой милый Элемер — скверный мальчишка?! Ах, какой из тебя выйдет замечательный, большой человек!.. Он, видите ли, скверный мальчишка! Чтобы я этого больше не слышала!

— Я скверный, скверный мальчишка! — воскликнул я отчаянно, и горячие слезы хлынули из моих измученных бессонницей глаз. Я вдруг опять почувствовал себя малым ребенком, я схватил милые изящные руки моей серебряной тетушки и стал целовать их. Я плакал, плакал, и это была первая счастливая минута в моей жизни за долгое, долгое время. О как я был счастлив, что могу поведать кому-то, какой я скверный мальчишка!

— Ты болен, — сказала Ненне. — Переутомился, и это повлияло на твое настроение. Вероятно, опять слишком много работал. Поедешь со мною домой, на сбор винограда… вот увидишь, не пройдет и нескольких дней, как все предстанет перед тобой в ином свете. Тебе надо отдохнуть, хорошенько отдохнуть.

— О Ненне, я недостоин твоего участия. Я вообще недостоин, чтобы вы на меня смотрели. Если бы ты знала, что я ношу в себе, какие ужасные, ужасные воспоминания! И — что я делал! Да, я, я — то был я, и делал все это я! О Ненне, я не должен был бы дышать одним воздухом с вами, моими любимыми!