Калки. История одного воплощения. Часть четвертая

Голубой мальчик заплакал. Он впервые чувствовал такое странное и нелепое чувство. Вокруг него было много людей всегда, но он стал понимать, что был одинок среди них, как вот сейчас в тени батангора. Когда есть двое… пусть они дружелюбны друг другу, пусть приветливы и не желают друг другу зла, пусть даже искренны друг с другом, но если между ними нет любви, нет и их вдвоём. Они всего лишь два человека, не имеющие право сказать мы. Слёзы голубого мальчика лились на его голые колени, а затем струйками, маленьким водопадом текли по голени к стопам. Потом они скатывались и впитывались в землю. И из почвы начинали расти дивные цветы, необычайной красоты. Призрачная орхидея, черная космея, мирабалис, арамарант, канна… и еще многие тысячи цветов, которым люди еще не дали имён… Земля утешала Кришну, окутывала разноцветьем, упоительно благоухающим, успокоительным… Своим прекрасным усилием она шептала шорохом цветков, что он… нет, не одинок, она с ним…

28

…когда Кришна вышел из мастерской отца, Нанда бросился к Яшоде. Мужчина дрожал как лепестки стронгилодона, когда дует ветер. Он рывком поднял женщину с земляного пола. И когда Яшода от неожиданности открыла рот, он сунул свой язык. Он снова почувствовал солёный вкус, вкус семя ненавистного раджи. Горестный вкус хумма врага его, словно он сам, Нанда, встав на колени, принял бесчестите…

..затем, когда Яшода сбросила сари и предстала перед мужем обнаженной, он проникал языком и в биджу, чтобы её цветок расцвел перед опылением, когда мужчина становится пчелой, собирающей нектар и несущий семя. Не забыл Нанда проникнуть языком и в нежный розовый пёрт, долго не пускающий его, но вскоре сдавшийся от могучих жарких толчков. Женщине казалось, что через пёрт он касается кончиком позвоночника, и облизывая, омывает его…

– Милая женщина моя, – сказал Нанда, когда они утомлённый от ласк лежали на полу мастерской на растленном сари, – увы, я вновь не смог посеять в твою почву семя. Я вновь выронил у входа…

– Так бывает, мой возлюбленный и страстный муж…

– Стой, не говори… – оборвал он на полуслове Яшоду. – Я давно заметил, после того, как мы взяли в семью этого мальчика, со мной происходит нечто странно. Всякое присутствие его наполняет меня неостановимым томлением. И после того, как поговорю с ним, я спешу к тебе. Мой хумм становится несгибаем как побег бамбука, и так же полон сока как полое древце тростника. Но в наивысший миг япати, когда больше нет меня и нет тебя, но есть мы, я… я роняю семечко на ноги твои…

Нагая Яшода приподнялась и серьезно посмотрела в очи мужа.

– Поведаю и я. Я очень люблю нашего маленького Кришну, и очень бы хотела ласкать и целовать его, как любая мать своего милого ребенка. Я очень хочу прикоснуться к нему, но… Но когда я стремлю себя приблизить к нему ладони, мои запястья, локти, а затем и плечи… так сильно начинают болеть, что это боль кажется невыносима…

– О да! Я тоже замечал. От этого мальчика идет некое волшебство. Один его взгляд, и я преисполнен соком. Но когда я хочу прикоснутся… хоть я и касаюсь порой его, пересилив себя, я теряю всю силу, я становлюсь… как лиана.

29

Дул бриз. Он бросал ко мне запахи тропиков и аромат тел двух мужчин, которые стояли у открытого окна бунгало. Отец с сыном очень нежно целовались. Григорий прилетел сегодня. Михаил Николаевич был как обычно в своих английских военных шортах. Григорий в бриджах. Мужчины были по пояс обнажены. Я смотрел на них, развалившись на большой кровати в одних плавках с банкой мексиканского пива. Было мило смотреть на нежные отношения отца с сыном, меня это… правда, совсем немного… возбуждало. Я думал о рассказе Аксёнова, почему Ананий, даже когда узнал, что может нести счастье тому, кто прикоснется к нему, и захотел этого, не мог приносить радость прикоснувшемуся, а только боль…

– Странно как-то… – произнес я мысли вслух, думая, что не отвлеку любовников друг от друга.

– Ничего странного, – сказал, обернувшись Аксёнов. – Хочешь я тебе расскажу об этом, Слава?

– Да, конечно, – ответил я, поправив в плавках набрякший член.

– Папа, ты не против, я пойду поплаваю? – спросил Григорий. Я давно заметил, байки отца его не увлекают.

– Да, сыночек. Поплавай, утоми себя перед ночью. Ты мне сегодня нужен расслабленный… Слав, – обратился он ко мне, когда Григорий вышел, а он подошел и присел возле моих ног, – я заметил, здесь на острове у тебя ни с кем нет секса. Тебе не нравятся местные женщины?

Он положил ладонь мне на колено… я опять удивился, я всегда удивлялся, почему я не вздрагиваю, когда он прикасается. Мое тело таково, что если любой человек прикоснется ко мне, будь то мужчина или женщина, я обязательно вздрогну.

– Я не знаю, как это объяснить, Михаил Николаевич… мне порой очень хочется секса, но… Знаете, здесь как будто другой мир на острове. И… не хорошо так говорить, но местные как дикари, люди из далекого прошлого…

– Я понимаю тебя. Ты чувствуешь, что не имеешь право нарушать идиллию острова… (я кивнул)… Но без секса туго…

– Я спасаюсь легкими спиртными напитками, – улыбнулся я. – Расскажите лучше об Анании…

– При одном только условии, – лукаво улыбнулся волшебник. И немного выдержав паузу, добавил: – Сними плавки…

– Зачем?

– Хочу любоваться тобой…

Я сделал небольшой мостик и стал спускать.

– Я помогу, – прошептал Аксенов и перехватил их, потом медленно повел, огибая колени, довел до стоп. Затем бросил их небрежно на пол…

…всё просто. Ему сказали и он поверил, что в нем есть способность приносить счастье. Но он пока не осознал свою божественную природу, природу Вишну. А следовательно, и не знает, что в нем есть страх… Стах принадлежит природе человека… Страх потерять счастье, ведь до этого его дар полностью был обращен на себя. Самоудовлетворение великая радость, это знали создатели религий, и зная это, наложили клеймо греха. Им казалось, если кто-то приносит только себе радость, он не сможет нести радость другому, и тем самым нарушит великий закон вселенной, закон любви… Быть может, они были правы, а может быть они ошибались. Я не могу об этом судить, моя природа не человека…

Этот страх и накладывал на бессознательное вето, о котором он даже не догадывался – он запрещал другим притрагиваться, желая этих прикосновений. Он жаждал счастья дать другим, но запрещал это себе…

Я слушал Аксёнова с закрытыми глазами. Мне было приятно…

30

…Цветана сидела у себя в студии на полу в позе лягушки, колени были сведены, а пятки растравлены, попа касалась коврика для медитаций. Лысая девушка была в том же кимоно, в котором убежала от бабушке в метро. Цветана пыталась понять, что такое происходит, она чувствовала присутствие чего-то мистического, но не знала, с чем это связать. Она впервые сегодня… как стыдно даже говорить, оказывается после… Она вспомнила, как несколько дней назад с необычайной простотой обсуждала с Женечкой онанизм… шутила… Сегодня она это делала, причем прилюдно… Какой ужас! По спине прошелся холодок. И не верится, что рукоблудила на глазах у всех…

И самое… нет, не страшное, необычное, ей и сейчас хотелось рукоблудить, сильнейшие неудержимое желание. Она бы с легкостью… но что-то ее останавливала… Мысль о том, что она не сможет наедине, пугало. Неужели это перешло от Ани?…

В студию открылась дверь. Цветану обдало ветерком, наполненным спиртными парами, смехом и говором.

– Папа? Мама? – удивленно подняла глаза Цветана на родителей.

Мама была в черном платье-стрейч с голыми плечами, на высоких каблуках. Папа в сером костюме, белая сорочка была расстегнута до груди. Они были навеселе…

– Мама, папа… что с вами? – встав на ноги, спросила девушка. – Вы…

– Пьяные, но немножко… ой… простите, – икнула Роза Олеговна

– Совсем немножко, – подтвердил Наркисс Витальевич. – Всё ж такая дата… Иди, иди сюда… Обнимашки…

– Дата? – не понимая, подошла Цветана.

Родители её обняли, стали целовать. Было очень необычно это, она не привыкла к телячьим нежностям от них. Их отношения были всегда сухи…

– Погодите-ка, предки… – Цветана слегка оттолкнула их и отступила. – А ну колитесь, что за дата?