Камень-1. Часть 4. Чистота — залог здоровья. Зачистка, баня и прочая гигиена
Шрифт:
Глава 7
Эпилог 1, в котором некоторые нижние чины делятся мыслями, возможно, даже пророческими.
После бани Фабий был распарен, румян, благостен и почти счастлив. Тот его поймет, кто в ожидавшемся надолго полевом выходе, начавшемся как обычно, с недосыпа, гонки, пыли, грязи и бардака, вдруг почти в первый же день боевой работы получает баню, а в ней и к ней — чистое нательное белье, веники, тапочки и возможность постираться. И после бани бредёт не в сырую землянку или посыпанный песочком блиндаж со сквозняками, и уж тем более не в недорытый окопчик, который нужно дорыть кровь из носа. Нееет, почти что царские хоромы, с настоящими кроватями, с матрасами и не менее чистым же бельем постельным. Парадиз и радость!
Шаркая тапочками, Фабий, сохраняя мечтательно-благодушную рожу чеширского кота, продефилировал к Папе. Руки его были заняты. В каждой парила скромная литровая кружка. Дошествовав до койки, на которой Феликс, восседающий по-турецки, аккурат заканчивал подшиваться белоснежным подворотничком и скусывал нитку, Игорь бережно водрузил обе кружки на тумбочку. Папа, не вставая с кровати, тщательно сложил китель и пристроил его на табуретке в изножье, а затем обеими руками взял свою кружку и отхлебнул. Лицо его приняло почти такое же блаженное выражение, как и у Фабия. Чай был именно таким, как он любил, особенно после бани. Липовый цвет и иван-чай, обильно сдобренные липовым же мёдом, и горячий, как лава. Лоб тут же покрылся испариной. Хорошо! Фабий с улыбкой смотрел на него.
— А сам? — пророкотал инфернальным басом Феликс, кивая на вторую кружку. Фабий, всё так же рассеяно улыбаясь, помотал головой. Папа хмыкнул, — Ну да, будешь ждать, пока по нему конькобежцы побегут. А чай нужно пить горячим, как только терпеть можешь. Особенно после бани. Особенно! — и он со значением воздел ввысь палец.
— Да я после бани вообще не чай предпочитаю, — отмахнулся Фабий. Подойдя к окну с не выбитым, но треснувшим стеклом, он глянул на плац, где копошились, убирая и приводя его в божеский вид, солдатики, и местные, и экспедиционные, и с неожиданным пафосом, в нарочито драматичной и надрывной манере продекламировал:
— Что за весна! И яблонь цвет…
А сколь закат чудесен...
Я б Моцарта послушал в упоеньи!
Да хуй с ним, Моцартом, налейте лучше пива!
Феликс гыгыкнул:
— Ну, последней строкой исправился, а то я уже испугался…
— О! А я тоже стихи знаю! Печальные!
В кубрике нарисовался Юрец. Он был тоже после бани, но уже одет по всей форме, поскольку временно испарялся в лазарет, проведать Мамона и Лерика.
— Как там наши пацаны? — спросил Папа.
— Да лучше нас с вами. И ещё три дня будут лучше. Вдвойне жрать и спать. Лерик читает что-то, Мамон обожрался за себя и Волобуева, и теперь пытается музицировать, кстати о Моцарте. Отрыжкой исполняет не то вашего Моцарта, не то «Прощание славянки», не разобрал.
Рыбачок, зашедший со стороны второго ряда кроватей и усевшийся на смежную, голова к голове, с кроватью Феликса, нахально сцапал кружку Фабия с тумбочки и сделал из неё гигантский глоток. Глаза его чуть не вылезли на лоб, видно, он не ждал, что в посудине будет почти кипяток.
Фабий с преувеличенным участием спросил:
— Не обжёгся, сердешный? Вот жадность до чего доводит!
Он отошёл от окна, рухнул на свою постель, поправил неудобно пристроившиеся кобуры с револьверами и стилет, а после задумчиво пробормотал:
— Как хорошо лежать, когда где-то рядом свирепствует работа! — а затем, противореча своим же словам, принялся подшивать китель, не подворотничком, а подшивой, да ещё со шлантиком и чёрными нитками. Делал он это споро и красиво, и через полминуты уже скусил нитку и убрал иголку за ободок кепи, которое до этого криво красовалось на его голове. Так-то он был голый по пояс. Но при
револьверах и ножах. Впрочем, как и любой из них. С треском почесав густую тёмно-русую шерсть на груди, закурчавившуюся после бани кольцами, в которых терялась серебряная цепочка со смертным медальоном и парой амулетов, он вновь обратился к Рыбачку:— Давай твои жалистные стихи! Тем более, теперь и повод жалиться есть.
Но Юрец только махнул рукой, продолжая раззявливать рот в пустой надежде охладить кишки. Фабий хмыкнул, а затем спросил:
— У вас нет ощущения некоей неправильности? Ну вот что такое война… Ну, обычно? Мы много-много бегаем, много-много таскаем, копаем, пачкаемся, мокнем, не спим. И потом чуть-чуть рубимся с злодеями. Так? А тут, чуть свет несрамши, не успели мы приехать, как уже и началось. И, главное, всё новое и новое наваливалось.
— Ну, ты не прав всё же, Игорёх, — рассудительно пробасил Феликс, — сам вспомни, вот когда мы ту банду из Арбеля прищучили? Ехали на машинах всего два часа, зато потом перестрелка была на двое суток, и потом остатки банды ещё сутки гоняли.
— Пап, ну я же не об этом. Думал, уж ты-то сразу уразумеешь, — досадливо мотнул головой Фабий, — понятно, что любой бой может затянуться, а въехать в него можно быстро-быстро. Но вот тут всё как в мультике, особенно для нас с тобой вначале и для нас с Юрцом в конце. А для меня в однорыльник так вообще цирк на весь день. Прямо точно вот мультик какой-то. Или нет, вот, вспомнил слово! Калейдоскоп! Ну, сам посуди, так не бывает, не должно быть в жизни. Утро, мы только на дырчике въехали в ворота. И тут эти шебутные гномы и хоба-на! Вампир Карташка. Раз — и трубочка калейдоскопа повернулась, а мы уже зачищаем Пограничный. Два — и уже харазцы, да не прсто овцеёбы тупые, а ханской сотни два оборотня! Три — и великий шаман с шаманёнком. Четыре — и эльфы Тополя мочат, а Юрец их. Точнее, его. Пять — портал. Шесть — и снова эльфы. Не бывает, не должно так в жизни быть. Это не фильма! Там да, только так и есть. Я вот сижу и думаю, а чего к ночеру ждать? Лича Ашмаи? Или саму Кали верхом на виверне?
Заметив недоумённые взгляды товарищей, Фабий вдруг сообразил, что они как раз об Ашмаи и не знают, и поспешил заполнить этот пробел, попутно в красках изобразив получение командованием вести о прилёте тверских. Про сам прилёт знал уже весь форт, поскольку он состоялся, в треске самолётного двигателя, но без глупостей, вроде караула и оркестра. И только теперь, невзирая на головомойку ротного и объяснения колдуна Пантелеева, Фабий окончательно поверил, что лич это серьёзно и плохо. Уж больно личико у Папы стало… своеобразным. А Папе он верил. Феликс напряжённо думал, временами машинально отхлёбывая из кружки. Нетерпеливый Рыбачок порывался что-то спросить, но Фабий на него шикнул. Папа думает! Понимать надо! Наконец у Феликса что-то, видимо, собралось воедино. Взгляд смотрел уже на них, а не в бесконечность.
— Я так понимаю, пацаны, что картинка начинает складываться. А то весь мозг иступил, пытаясь уразуметь, нахрена бандосам этот долбаный Пограничный сдался. Ясно теперь, что за всем этим лич, а это тварь такая, что у него свои резоны и расчёты. Он и сотню тысяч человек положит за что-то, что ему нужно. А ему нужно. И что — нам то не ведомо. Так что нихера ещё не закончилось. Всё только начинается.
Фабий-то прав. Не бывает таких фейерверков и странностей самих по себе. И ещё в одном прав, только ты, Игорёха, сам этого не заметил даже, когда сказал. Про гномов шебутных. Мы теперь должны всякие странности, все несуразицы подмечать. А в них много занятного, в гномах этих. Соображаешь, Гоша?
— Точно! Пацан этот их, как его, Дарри! Он же по гномьим меркам дитё ещё почти! А на нём амулетов, как яблок в компоте. Причём этот Хранитель Свежести, вот который Пантелей взял на изучение… Он же, колдун ведь сам сказал, силы такой немеряной, что неясно, какой великий маг его делал? А его пацану сопливому доверили. Не Гимли, который, сразу видать, волчара тот ещё, а щеглу зелёному! И вот ещё вопрос — а кто им амулеты такой мощи заряжает? И где? И как? Ух ты, Папа, ух ты, мозга!
— Всё? Больше ничего не заметил? Хотя пацан да, занятный. Сдаётся мне, вот прямо чуйка орёт — мы ещё пересечёмся, и не раз!